Слухи

Здесь была миссис Астор под темной вуалью, приехавшая на свадьбу, несмотря на плохое самочувствие, из-за которого она просидела дома почти весь сезон; поговаривали даже, будто она собирается отречься от своего трона королевы нью-йоркского общества. Она опиралась на руку Гарри Лера, обаятельного холостяка, о котором столько говорили благодаря его искусству дирижировать котильонами и блистательным остротам. Был здесь и мистер Уильям Скунмейкер, прокладывавший себе путь в первый ряд вместе с молодой миссис Скунмейкер — она была второй леди, носящей этот почетный титул. Миссис Скунмейкер посылала воздушные поцелуи и все время поправляла свои белокурые локоны и рубиновую тиару. Здесь также были мистер и миссис Фрэнк Каттинг, единственный сын которых, Эдвард (Тедди) Каттинг, был, как известно, близким другом сына Уильяма Скунмейкера, Генри Скунмейкера. Правда, с середины декабря этих двоих всего несколько раз видели вместе. А еще здесь был Корнелиус (Нейли) Вандербилт III с женой, урожденной Грейс Уилсон, которую в бытность ее дебютанткой считали слишком «бойкой» и из-за которой ее мужа чуть не лишили наследства. Но сейчас у нее был царственный вид: в панбархате, отделанном кружевами, с темно-рыжими локонами, уложенными в изысканную прическу, она выглядела настоящей Вандербилт.

Однако среди этих представителей аристократических семей не хватало нескольких человек, чье отсутствие бросалось в глаза. Дело в том, что среди этих ста гостей — здесь список был гораздо короче, нежели список тех, кто допускался в бальный зал миссис Астор, и на эту церемонию были приглашены лишь избранные — отсутствовали члены одной известной семьи. Многим это показалось странным, и кое-кто перешептывался об этом под мелодию струнных инструментов, возвестивших о том, что очень скоро начнется церемония.

А между тем по зданию со свистом гулял ветер. Сверкали сосульки, свисавшие с карнизов. Гостей, прибывших последними, попросили занять их места, и затем группа шаферов в черных фраках — а не в смокингах [1]— целеустремленно двинулась к своим местам. Последний из них, Тедди Каттинг, оглянулся, чтобы убедиться, что его друг готов. Музыканты заиграли громче, и толпа одобрительно закивала при виде Генри Скунмейкера, темные волосы которого были зачесаны набок, а красивое лицо как-то возмужало. Он занял свое место у алтаря. Была ли какая-то нервозность в его обычно бесшабашном взгляде? Что это — волнение или тревога? И тут его взгляд — да и взгляды всех присутствующих — устремились в проход, где появились красивейшие дебютантки Нью-Йорка, одетые в шифон, голубой, как глетчеры. Они двигались медленной процессией, одна за другой, через маленькую гору из розовых лепестков, изо всех сил стараясь скрыть девчоночьи улыбки. Когда прозвучали начальные ноты процессии из оперы Вагнера, в раме, образованной первой аркой, украшенной цветами, возникла грациозная невеста. Красота этой девушки поразила даже ее семью и друзей, которые начали перешептываться. Она была одета в кружевное подвенечное платье своей матери, в сжатых руках — большой букет из белоснежных цветов. Ее чувства трудно было разобрать из-за нарядной фаты, но, во всяком случае, она двинулась к алтарю твердой походкой. Как раз когда она заняла свое место рядом с Генри, распахнулась дверь, и на пороге появился запыхавшийся молодой служащий. Он прошептал что-то на ухо женщине, стоявшей у входа. В зал проникло дуновение холодного воздуха, затем раздался еле слышный шепот. Гул, возникший еще до церемонии, усилился, и вот уже весь зал тихонько жужжал. Этот гул не прекратился, даже когда преподобный откашлялся и начал церемонию. Взгляд темных глаз жениха блуждал по залу. Даже невеста напряглась. Голос священника продолжал монотонно читать, но лица собравшихся уже не казались такими безмятежными и радостными. Все усиливающееся чувство беспокойства настигло привилегированный класс даже здесь, где он уютно расположился в своем зимнем дворце, чтобы отпраздновать союз двоих самых ярких своих представителей. Брови гостей приподнялись, рты раскрылись. Внезапно показалось, что неприятности года, оставшегося у них за спиной, не так уж далеко. Что-то случилось, и это навсегда изменит их воспоминания о последних днях 1899 года.

1