Впоследствии «патриотическая» общественность пыталась забыть этот погром как черное пятно в процессе консолидации общества, однако многие усматривали прямую связь между «патриотическими» манифестациями 17–20 июля, разжигавшими национальную ненависть, пробуждавшими хулиганские инстинкты толпы, в которой новоявленные «патриоты» чувствовали свою безнаказанность, и погромом 22 июля. «Это последствие допускавшихся все эти дни патриотических манифестаций, принявших несомненно хулиганский вид», — записал 23 июля в своем дневнике городской голова И. И. Толстой о минувших событиях[339]
.Несмотря на хулиганскую природу погром немецкого посольства отразился в патриотическом символическом пространстве. Поэт Б. Садовской посвятил ему стихотворение «Перед германским посольством»:
Случай в германском посольстве представляет интерес с точки зрения изучения психологии толпы, в которой происходит смешение сознания как образованных, так и необразованных индивидов, подчиняющихся единым эмоциональным порывам. Не случайно во время погрома «титулованные дамы» слились с массой обычных хулиганов, чье внимание очень быстро от символов германского имперства переключилось на содержание винного погреба. Кроме того, этот немецкий погром продемонстрировал развитие конспирологического мышления на почве шпиономании — пытаясь оправдать в смерти переводчика русских «патриотов», газеты выдвинули версию, что Катнера убили свои же немцы. Газета «Вечернее время», которая 23 июля в убийстве переводчика обвинила хулиганов, 24 июля изменила позицию. Была выдвинута версия, что погромщики обнаружили разложившийся труп Катнера, который был убит сотрудниками посольства за то, что «слишком много знал» и мог бы выдать оставшихся в столице немецких шпионов: «Катнер был прекрасно осведомлен относительно всех являвшихся в посольство. Он знал тех лиц из обывателей, которые поддерживали непрерывное сношение с посольством, и мог бы вероятно рассказать не мало любопытного из области сношения чинов полиции с немецкими подданными, проживающими в Петербурге… Катнер много знал. После отъезда посольства его нашли мертвым»[341]
. Этой же версии придерживалась «Земщина», добавлявшая, что «при осмотре здания Германского посольства на чердаках и в подвалах найдены сундуки, наполненные громадным количеством возмутительных прокламаций, призывающих русских рабочих к забастовкам и революции на случай мобилизации»[342]. Впоследствии шпиономания охватила всех представителей российского общества — от неграмотных крестьян, считавших, что все велосипедисты — это шпионы, отравлявшие колодцы, до дворян, полагавших, что Александра Федоровна выдает немцам военные тайны. Также ходили слухи, что когда немецкий посол Пурталес отправлялся на вокзал, его сопровождали две таинственные дамы в черном. Однако на вокзале одна из них исчезла. Впоследствии образ «дамы в черном» (иногда использовался более драматичный образ «черной вдовы») регулярно возникал в шпионских слухах столичного общества. 15 июля 1915 г. на имя великой княжны Ольги Николаевны пришло анонимное письмо, в котором рассказывалось о появлении в Новом Петергофе таинственной дамы, выдающей себя за француженку по фамилии Эмбло, которая под видом уроков французского языка втирается в доверие к высокопоставленным лицам, имеющим доступ к военным тайнам. Адресанта настораживало то, что Эмбло постоянно возила с собой какой-то матрац, на основании чего автор заключал: «Существует предположение и довольно основательное, что г-жа Эмбло мужчина и немец, и что не есть ли она одна из тех двух дам „в черном“, которые сопровождали германского посла Пурталеса на Финляндский вокзал в день его отъезда и исчезли неизвестно куда»[343]. Ходили толки, что одной из таинственных дам была завербованная немцами сотрудница Петербургского телеграфного агентства. 22 июля «Земщина» распространила слух об аресте некой телеграфистки Н., которая регулярно посещала германское посольство.