Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

У сторонников иных оценок мобилизации скептицизм вызывало в первую очередь не количество мобилизованных, а настрой, с которым запасные шли на призывные пункты. Генерал Ю. Н. Данилов назвал в 1924 г. патриотическую пропаганду «дешевым фасадом», поставив под сомнение истинный патриотизм русского солдата, а высокую явку призывников объяснил тем, что русский крестьянин привык исполнять все, что от него требовала власть[357]. Отрицали патриотизм у большинства новобранцев из крестьян, как уже говорилось в предыдущем разделе, генералы А. И. Деникин, А. А. Брусилов, Ю. Н. Данилов, политик П. Н. Милюков. Последний в своих воспоминаниях о Первой мировой войне, описывая настроения крестьян, использовал словосочетание «вековая тишина», взятое им из известного стихотворения Н. А. Некрасова:

В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России, —
Там вековая тишина.
Лишь ветер не дает покою
Вершинам придорожных ив,
И выгибаются дугою,
Целуясь с матерью землею,
Колосья бесконечных нив…

Милюков обращал внимание, что патриотическое сознание российских крестьян ограничивалось масштабом их губернии: «В войне 1914 г. „вековая тишина“ получила распространенную формулу в выражении: „Мы — калуцкие“, то есть до Калуги Вильгельм не дойдет. В этом смысле оправдалось заявление Коковцова иностранному корреспонденту, что за сто верст от больших городов замолкает всякая политическая борьба»[358]. «О патриотизме крестьян (тем более — рабочего) говорить не приходится», — писал в своих воспоминаниях офицер-артиллерист и участник Гражданской войны В. В. Савинков[359].

В 1926 г. генерал Н. Н. Головин вступил в полемику с данной скептической позицией, утверждая: «Объявление войны Германией вызвало в России большой подъем национального чувства. Насколько широкие народные массы охватил этот подъем, можно судить по тому, как протекала мобилизация… Русский рабочий шел на призыв с таким же сознанием своего долга, как и русский крестьянин»[360]. Головин ссылался на воспоминания М. В. Родзянко, который в радужных тонах описывал общественные настроения лета 1914 г. При этом, соглашаясь, что «субъективизм участника событий накладывает свою печать» на описание такой тонкой материи, как чувства, эмоции людей, Головин призывал учитывать «объективный показатель» — явку мобилизованных на сборные пункты. Он отмечал, что в России не было уклонений от воинской повинности, так как при явке в 96 % оставшиеся проценты приходятся на расхождение на 10 % между расчетным и фактическим числом подлежавших призыву (не доказывая, что расхождение было именно в большую, а не меньшую сторону, так как в противном случае явка бы составила не 96 %, а 86 %, что, впрочем, все равно остается достаточно высоким показателем)[361]. Тем самым Головин произвольно «подтягивал» явку к 100 %. В 1939 г. он повторил свою аргументацию, уже в открытую полемизируя с Б. А. Энгельгардтом и Ю. Н. Даниловым, причем помимо старых количественных аргументов попытался подойти к вопросу с другой стороны: «Может ли читателю… прийти сомнение в наличии патриотизма и готовности к жертвенному долгу среди нашей солдатской массы? Кровь миллионов и миллионов убитых и раненых, принесенная на алтарь Отечества, вопиет против такого обвинения»[362]. Тем самым Головин занимал позицию, согласно которой последствие события определяет его причину, «кровь миллионов убитых» не позволяет историку сомневаться в искренности и целесообразности принесенных жертв. К сожалению, подобные квазинаучные построения встречаются до сих пор в трудах некоторых представителей «патриотической» общественности, путающей историю с политикой, а факты с мифами. Как видим, современная историографическая дискуссия о патриотических настроениях 1914 г. уходит корнями в столкновение «политической» и «исторической» традиций.

В июле — августе 1914 г. в российском обществе начали формироваться две картины военной мобилизации. Первая являлась пропагандистской конструкцией, вторая, неофициальная, передавалась в частных письмах, разговорах. В какой-то момент эти две картины окончательно разошлись, дискредитировав средства официальной информации в глазах народа.