Слуховая трубка

— Разница невелика, поскольку из-за уток его все равно сюда не пускают. Он прислал мне изумительное, длинное письмо. Вам обязательно следует прочитать, как он десять километров преследовал шакала. Скоро время чая, а доктор Гэмбит требует, чтобы мы собирались до того, как ударит колокол. Что касается времени, доктор Гэмбит совершенно неразумный человек, поэтому нам лучше поспешить. Лично я считаю, что время совершенно неважно, и когда вспоминаю об осенних листьях, снеге, весне, лете, птичках и пчелках, только укрепляюсь в этом мнении, но многие придают часам слишком большое значение. Я верю во вдохновение. Вдохновенный разговор между двумя людьми, в отношениях которых установилась некая таинственная близость, способен принести больше радости, чем самые дорогие часы. К сожалению, вдохновенных людей очень мало, так что приходится черпать энергию из собственного источника жизненного пламени, а это, как понимаете, сильно изматывает. Приходится трудиться день и ночь, даже если болят все кости и кружится голова и никто не понимает, какую я веду смертельную борьбу, чтобы удержаться на ногах и не растерять радость жизни в то время, как бешено колотится сердце и меня погоняют, как жалкое вьючное животное; я часто ощущаю себя трагически не понятой Жанной д’Арк, вокруг которой вьются кардиналы и епископы мучают ее агонизирующий рассудок ненужными вопросами. Невольно чувствуешь глубокую близость с Жанной д’Арк, и мне часто кажется, что меня сжигают на костре просто потому, что я не похожа на других, потому что никогда не соглашалась отказаться от живущей во мне непонятной восхитительной силы, которая начинает проявляться, если я мирно беседую с таким же вдохновенным человеком, как сама.

Я сделала несколько неудачных попыток сообщить ей, что полностью согласна с ее философией жизни. Еще хотела спросить, возможно ли принести на чай слуховую трубку и не вызвать тем самым слишком много вопросов, но не смогла: стояла перед ней, безнадежно открывала и закрывала рот, а она все говорила и говорила. Еще я начинала тревожиться по поводу доктора Гэмбита, который сердится, если кто-то опаздывает на чай, но моя новая знакомая не проявляла желания сдвинуться с места и загораживала единственный выход. Я понимала: мы вообще не попадем на чай, если немедленно не тронемся в путь. Это было бы неприятно. Если здесь ограничиваются ранним чаем с плотной закуской и обходятся без ужина, мне придется голодать до завтрака.

— Вот если бы люди в этом мире осознавали, как важно понимать друг друга, но здесь никто даже не делает попытки разделить со мной непосильную ношу труда, который гнетет меня, как Жанну д’Арк. Однако мой источник вдохновения еще не тронут благодаря живущей во мне способности к борьбе. Меня переполняют творческие идеи, я отдаю, отдаю, отдаю, но люди не разделяют моего дара понимания. На меня сваливается все больше работы, по утрам после сна меня мучает невыносимая тошнота, потому что я перегружена, такое напряжение способно совершенно обескровить человека. Я по-глупому великодушна, люди этим пользуются, и от этого мне на плечи давит все больше дневных (и ночных) забот.

Я сильно встревожилась: какой ужасный труд так надломил эту женщину? Неужели и мне предстоит днем и ночью такая же изнурительная работа и я дойду до того, что потеряю способность прерывать поток собственной речи? Может, ее заставляют швырять уголь в огромную топку, может, здесь держат собственный крематорий, ведь старые люди постоянно умирают? Или здешних постояльцев сковывают цепью и заставляют дробить камни и при этом распевать матросские песни? Это бы объяснило, почему на голове женщины морская фуражка. Все замеченные мной необыкновенные строения стали приобретать зловещий смысл. Бунгало из детских стишков сделаны только для того, чтобы родственники пожилых дам решили, что те здесь ведут младенчески спокойную жизнь, а за фасадом — огромный крематорий и скованные цепью невольницы.

Меня охватила слабость, и я больше не боялась пропустить чай. Рука со слуховой трубкой затекла, но я не отрывала ее от уха — нездорово тянуло слушать дальше, и я не спешила окунуться в то, что теперь казалось благословенной тишиной.

Где-то вдалеке пробил колокол, моя новая знакомая, не переставая говорить, взяла меня за руку, и мы направились в сторону главного здания. Я как загипнотизированная продолжала держать трубку у уха. Ее речь напоминала колесо Фортуны — с небольшими отклонениями всегда возвращалась в исходную точку. Энтузиазм ни на секунду не ослабевал, а приятное морщинистое лицо не теряло выражения напряженной искренности.

Позднее я узнала, что мою новую знакомую зовут Анной Верц. Она не сама назвала себя — у нее бы не хватило времени обсуждать такой пустяковый, чисто практический предмет.