Слушая Нагорную проповедь

Пришлось бы в седьмой год освобождать всех рабов, объявлять их свободными гражданами! Тогда перевернулся бы весь строй империи – по многим признакам, мягко скажем, «малогуманный»… Могли ли представители власти, сами будучи рабовладельцами и «самоотверженно защищая» рабовладение, допустить такое?

Значит, кесарь и его сподручные должны были сделать всё, чтобы ослабить, а в перспективе – и вовсе упразднить социальный смысл слов Иисуса, свести его учение к догматическим формулам и обрядовым постановлениям, «этически обезоружив» Благую весть и скрыв ее истинный смысл. Поэтому, прежде всего, стали всячески подчеркивать «отделенность» Нового Завета от Ветхого, «противоположность и несовместимость» Евангелия и Торы.

Например, следующие слова Нагорной проповеди:

Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду.

А Я говорю вам… (Матф. 5, 21–22)

– толковались в таком духе, что, мол, Иисус якобы упразднил древнюю заповедь, даруя новую… Но можно ли сделать подобный вывод? Вот если бы он сказал (не дай Бог), что теперь разрешено убивать, – тогда, конечно, можно было бы противопоставить два Завета… Но ведь он утверждает заповедь «не убивай», а отнюдь не отменяет ее! «А Я говорю вам» – не возражение против заповеди, а риторическая формула, предшествующая объяснению, толкованию самой заповеди! Иисус говорил на языке Мишны – арамеизированном иврите, который был распространен в Иудее в I веке. Так вот, в иврите, как для обозначения связи, так и противопоставления – употребляется одна и та же частица-приставка вэ, которая может переводиться по-разному – как «и», «а» и «но». В контексте же Нагорной проповеди «а Я говорю вам» – несомненно, означает «и Я говорю вам». Здесь нет никакого противопоставления. Иисус приводит толкование заповеди, а отнюдь не противоречит ей, не отрицает ее.

О чем же говорит эта заповедь?

…Не убивай, кто же убьет, подлежит суду. (Матф. 5, 21)

Здесь приведена Шестая заповедь Декалóга – Десятословия Моисеева вместе с ее продолжением – разъясне нием, описанием того, как следует поступать с убийцей (Исх. 20, 13 и 21, 12–13). В этом разъяснении проводится различие между убийцей преднамеренным, который лишил человека жизни по своему замыслу, и убийцей непреднамеренным, который убил случайно (последний спасается в одном из «городов убежища» – Исх. 21, 13; Втор. 19, 3–13).

Обратим особое внимание на следующее: Иисус, вместо того чтобы санкционировать наказание после совершения преступления (как это делается во всех законодательствах вплоть до наших дней), – учит, что наказание (в виде обличения совести) должно предшествовать преступлению, дабы преступление не совершилось!

Он смотрит в корень, исследуя состояние души человеческой: чтобы предотвратить преступление, человек должен постоянно судить сам себя, и тогда он воздержится от страшного проступка:

А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду… (Матф. 5, 22)

Сло́ва «напрасно», кстати, в большинстве древних манускриптов нет. А даже если оно первоначально и содержалось в проповеди, – это мало что меняет. Из других мест мы видим, что всякий гнев человека на ближнего – напрасен по самой сути своей:

…Ибо гнев человека не творит правды Божией. (Иак. 1, 20)

«…Гневающийся… подлежит суду…» Но может ли суд человеческий судить наши мысли? Склонности наши, волю нашу? Очевидно, что нет. Кто же судит в этих случаях? – Бог. И если человек того достоин, то Бог возвещает ему Свой суд через совесть и сердце; если же не достоин – Бог будет судить его иным образом…

…Кто же скажет брату своему: «рака́», подлежит синедриону… (Матф. 5, 22)

Но разве же синедрион, который заседал в Иерусалиме, судил за грубое слово, за оскорбление? Да на ули це, на базаре, в каждом проулке и в каждом доме нередко, наверно, раздавался крик: «Рака!», выражающий презрительное, пренебрежительное отношение к человеку, с которым ссорились. Представим себе современный восточный город: там происходит нечто подобное каждый миг! Но вот ведь, оказывается, за ругательство «рака» человек подлежит суду синедриона!.. А до синедриона доводили только очень важные дела, – менее значительные происшествия подлежали местным судам.