Было около трех утра, когда я наконец позвонил Норин и сообщил, что Уиллоу переведена из реанимации и находится под неусыпным наблюдением ночных медсестер. Теперь нам всем оставалось только ждать. Если бы Норин могла протянуть руки и обнять меня, она бы это сделала. Она благодарила меня от всего сердца за себя, Грэхэма и особенно за Льва. Норин снова спросила, в порядке ли я и может ли она что-то для меня сделать. Это было просто поразительно! Закрывая глаза и проваливаясь в сон, я улыбался. Это был тот редкий момент, когда я думал, что Ветмен мог бы гордиться мной. Я был достаточно сильным, смелым и, возможно, даже умным — по крайней мере, в этот раз.
Спустившись утром в отделение, я прокрался в отсек, где комфортно расположилась Уиллоу, накачанная коктейлем из болеутоляющих. К моему восторгу и удивлению, она подняла голову и лизнула мою руку. Я ущипнул ее за пальцы, и она поджала их все и посмотрела на меня, словно говоря: «Что это ты делаешь? Разве я не достаточно натерпелась? Ну, да, я их чувствую!» В тот же день собака встала и начала ходить самостоятельно. Биология мне явно улыбнулась. Спустя почти сорок лет с той ночи, когда я потерял ягнят, яркая звезда взошла для Уиллоу и Льва.
Через несколько недель Уиллоу привезли на контрольные снимки, которые показали, что все идет как задумано, и между позвонками сформировалась костная перемычка. Операция прошла успешно, и Уиллоу могла снова носиться по полям, но я надеялся, что теперь она будет гораздо осторожнее с деревьями. Как радостно мне было видеть Льва: он приехал вместе с Норин и буквально сиял. Зная истинную подоплеку невероятной дружбы Льва и Уиллоу и другие детали жизни мальчика, я понял, что у нас с ним много общего — и не только отношение к собакам, спутникам нашего детства. Льва безжалостно травили в школе — точно так же, как меня в его возрасте. Он называл Уиллоу своей «лохматой сестренкой», и она дарила ему избавление от одиночества и чувства изоляции. По собственному признанию Льва, Уиллоу «была собакой-спасателем, а я — спасателем-человеком».
Переживания Льва глубоко меня тронули. Я поделился с ним и его семьей собственным опытом детских переживаний и заверил, мальчика, что он непременно сумеет преодолеть все трудности. Я рассказал ему о том, как пережил травлю в школе, и сказал, что он тоже с этим справится. Мне хотелось подарить ему что-то, чтобы он запомнил наш разговор и то, как ему вместе с родителями пришлось принимать трудное решение, которое в конечном счете и спасло его собаку. Я напомнил ему, что он принял на себя ответственность и проявил большую смелость в ту ночь. И в противостоянии с хулиганами он тоже в состоянии проявить такое же мужество. Я объяснил Льву, что хулиганы — это люди, которые не в ладу с собой, поэтому выплескивают свою неадекватность на таких, как мы. Я рассказал ему про Ветмена и про то, что у него есть особое название для своего врага — Человек без имени, — потому что хулиган не заслуживает имени. Я подарил мальчику свой стетоскоп, чтобы он всегда мог «слушать животных», даже в самую тяжелую минуту жизни. Лев крепко обнял меня, и это стало физическим воплощением того, почему я делаю то, что делаю.
Мы, ветеринары, всегда мысленно носим в своем сердце некие весы, чаши которых постоянно приходится уравновешивать, бросая на них все «за» и «против». Когда я заканчивал обучение, вопроса о судьбе Уиллоу не возникло бы: мне пришлось бы сказать, что я сожалею, но ничего нельзя сделать. Сегодня, когда многое в хирургии стало возможным, выбор связан с еще большей моральной ответственностью как для ветеринара, так и для опекунов животного. Встают новые вопросы: следует ли выполнять операцию только потому, что она возможна, и должны ли ветеринары чувствовать угрызения совести, если не могут выполнить ее? Это трудная дилемма. Не на все вопросы есть ответы. Но возможности ветеринаров меняются, и меняется значимость того, что лежит на чашах весов. Мы должны разумно все взвесить. Возможность сделать что-то еще не означает, что это действительно нужно делать. Необходимо учитывать все обстоятельства каждого конкретного случая.