Слушая животных. История ветеринара, который продал Астон Мартин, чтобы спасать жизни

Старший брат и сестры покинули родное гнездо, а с мамой и папой я поговорить не мог, потому что так заведено на ферме – каждый должен сам уметь справляться со своими проблемами. Мне было стыдно, как будто я был в чем-то виноват. Наверное, с мамой и папой все же можно было поговорить, но я не знал, как это сделать. Я никого не упрекаю – просто по-другому мы жить не умели.

Так что в тот вечер, обняв Пирата, я так и просидел с ним допоздна, всматриваясь в темноту наступающей ночи. Дело в том, что Пират меня понимал, ведь он тоже жил в относительном одиночестве, сидя на цепи в своем сарае. Мы с ним были родственными душами, непонятыми, стремящимися вырваться на волю. И у каждого из нас была своя цепь, только у него физическая, а у меня ментальная – отчаяние из-за глубокого чувства собственной неполноценности, которое с того времени будет преследовать меня всю жизнь. Я не знал, как мне это преодолеть. Я ощущал себя ни на что не способным тупицей, у которого никогда ничего не получится. В общем, я был неудачником и знал об этом. Так мы оба и сидели, глядя во двор, каждый со своей цепью на шее.

С этого дня я встал перед выбором: либо я должен день и ночь учиться, чтобы когда-нибудь поступить в ветеринарную школу, либо смириться с собственной никчемностью. Откровенно говоря, мне было очень непросто. Мальчишки в классе быстро поняли, что я «зубрила», и начали дразнить меня за то, что я старался изо всех сил, задавал учителям вопросы, чтобы не только сравняться по уровню знаний с остальными, но и превзойти их.

Тогда я не знал, что такое буллинг. Началось все с «клиньев». Так назывался жестокий и болезненный прием, когда трусы натягивают так резко и сильно, что они врезаются между ягодиц. Затем в обеденное время мне стали устраивать настоящее чистилище, бросая меня в карьер, в котором была свалка отходов с местной фермы. В результате я постоянно был покрыт каким-то дерьмом. Помню, как однажды я вернулся в класс особенно сильно избитым и вывалянным в грязи. Четверо мальчишек схватили меня за руки и за ноги и, подбрасывая в воздух, стали наносить удары, а пятый так лупил меня кулаком в живот, что я подпрыгивал. Когда в класс вошел учитель, они попросту уронили меня на пол, словно камень. До сих пор помню, с каким презрением сверху вниз смотрел на меня учитель. «Ноллэйг Мак-Гилла Фадрэйг, прекрати дурачиться и садись за парту», – сухо произнес он. Так я и сделал. Когда сегодня я слышу ирландскую версию моего имени, этот школьный кошмар тут же встает перед глазами.

С самого начала учебы в колледже Баллифина меня называли на гэльский манер Ноллэйгом. Так называл меня и учитель латыни мистер Канти. Латынь давалась мне легко, мне нравилась структура этого языка. И я всегда хотел, чтобы мистер Канти мной гордился. Я даже не догадывался, что он действительно втайне гордился мной, пока случайно не услышал об этом по прошествии многих лет. Он отличался от многих других, потому что понимал мою чувствительную натуру. Подозреваю, что он и сам был столь же ранимым. Много лет спустя я узнал, что он покончил с собой, и это меня потрясло и глубоко опечалило – большая потеря для человечества. Жизнь порой бывает слишком тяжела для чувствительных людей. Мне и самому часто казалось, что она невыносима.

Издевательства надо мной продолжались. Кто-то забрался на чердак над классной комнатой и в течение всего урока капал мне на голову чернилами. Я боялся пошевелиться. Если бы я пожаловался, мне досталось бы еще сильнее. Как-то раз мои мучители не удовлетворились обеденным избиением. Когда я зашел в ангар за велосипедом, чтобы ехать домой, на меня набросились сразу трое. Они порвали мой пиджак, отобрали мой кожаный портфель, вывалили все его содержимое на землю и, зная, что я брошу велосипед, чтобы спасти любимые книжки, стали перебрасывать их друг другу. Потом они схватили мой велосипед и спустили его вниз с холма к решеткам для скота. Вдоль дороги лежали крупные решетки, чтобы скот не уходил с полей: коровы и овцы просто не решались наступать на эти решетки, боясь, что копыта застрянут в них. Хулиганы побежали следом, визжа от смеха. Они заклинили колеса велосипеда в решетке и принялись его раскачивать, пока колеса не оторвались. И какое-то время после этого мне приходилось обходиться без велосипеда.

Постепенно я привык к издевательствам и побоям. Но после того как я показал, что могу выдерживать физическое насилие, некоторые попытались воздействовать на мой разум и сердце. Психические и эмоциональные мучения были для меня намного тяжелее. К несчастью, до них вскоре дошло, что подобные пытки куда проще в исполнении, но могут привести к гораздо более серьезному результату. Я никогда еще не видел фильмы ужасов. Узнав об этом, они поймали меня, прижали к парте и, не давая закрыть глаза, заставили смотреть украденную где-то кассету с фильмом Стивена Кинга «Дети кукурузы». Это нанесло мне ужасную душевную травму.