Слушайте звезды! (сборник)

Но, хотя и увидели, как он спрятал книгу, высказывать вслух подозрение, оскорбить человека при всех не решались. Люди, работающие с книгами, вообще много деликатнее, тоньше, чем любые другие. Только когда все, кто стоял в очереди впереди него, ушли и он сам, расписавшись в карточке, направился к выходу, окликнули: «Молодой человек, можно вас на минуточку?» Не думая худого, он откликнулся: «Да, пожалуйста!» — «Простите, у вас в сумке книги только из нашей библиотеки?» — «Да-а…» одеревеневшим сразу языком ответил он. «Можно посмотреть?» Он заметался, зашумел: «Что за глупости? Подозрения какие-то дурацкие!» — и ринулся на выход, надеясь прорваться. Но в дверях уже стояли стеной толстая заведующая и молоденькая девчонка из читального зала. И он сдался, все еще надеясь на благополучный исход, хотя и позорный. Понурил голову и сознался: «Ну, взял я у вас одну книгу без записи». Женщины, взволнованно переговариваясь, отобрали у него сумку, нашли карточку, убедились, что действительно «Москва и москвичи» не записана и… позвонили в милицию. Этого он уж никак не ожидал. Ну, поругали бы, разорвали читательский билет, выгнали с позором. Но милиция?..

Пока ждали приезда представителя власти, отпустили покурить. Куда убежишь, если в сумке и паспорт оказался? Стоя на крыльце библиотеки и затягиваясь горьким противным дымом, он, неожиданно для себя, поднял глаза к небу и взмолился мысленно: «Господи! Если ты есть — пронеси! Сделай так, чтобы все уладилось! Никогда больше книг воровать не буду! — подумал и добавил: — И ничего другого тоже не украду». Хотя, кроме книг и в детстве яблок из соседского сада, ничего и не крал в жизни своей. И не верил он в бога — какой бог в наше-то время? — а тут проснулось что-то, схватился за последнюю, нереальную соломинку.

И чудо произошло. Приехал хмурый длинный милиционер, полистал паспорт, расспросил женщин из библиотеки, покрутил головой, прочитал нудным голосом нотацию, а потом вернул паспорт и сказал: «Проваливай! В следующий раз плохо будет!» Женщины не возражали. Они ведь, в сущности, добрыми тетками были, только книг жалко.

Он бежал, а уши так горели, что люди, наверное, вслед оборачивались. Про бога, которому только что молился, забыл, повторял лишь: «Ох, как стыдно, как стыдно!» Книг он с тех пор действительно не воровал. Даже в библиотеки стал реже ходить. А уж ту, где его поймали, за три версты оббегал…

Тут сны пошли на убыль. Он словно выплывал откуда-то из глубины, шел все быстрее к поверхности, разводя в стороны податливую бесформенную тьму. Потом он вынырнул, раскрыл глаза и вдохнул глубоко свежий воздух, лившийся из распахнутой двери на балкон.

В понедельник занятия начинались с обеда, во вторую смену. Вполне можно было с утра сходить к врачу. Медпункт помещался тут же, в студгородке. Но чувствовал себя Ким сносно, позавтракал с аппетитом, собственную личность не насилуя. Курить, правда, по-прежнему не хотелось. Он и не стал пробовать, опасаясь, что все вернется. И, представив, что сначала придется сидеть в очереди (а очередь будет, она всегда там есть), а потом отвечать на вопросы строгой пожилой врачицы, которая на всех смотрит с подозрением, полагая симулянтами, измерять температуру и в конце концов получить справку на один день с диагнозом ОРЗ — острое респираторное заболевание, Ким покачал головой. Температуру он и сам себе измерил, было всего тридцать семь градусов, маловато для справки. Один день, наверное, для здоровья ничего не решал, и пропускать занятия сейчас, перед сессией, было бы глупо. Поэтому, поколебавшись еще немного, он мысленно махнул рукой: «Наплевать!» — и к врачу не пошел.

А отправился в институтскую библиотеку — кое-что посмотреть в периодике: экзамен по страноведению тоже нужно будет сдавать.

В этот относительно ранний час жара была уже довольно сильной. И хотя самого своего верха она должна была достичь после полудня, солнце с такой силой ударило по глазам, едва он вышел из общежития, что Ким даже споткнулся, отступил назад, в тень, и несколько секунд видел только радужные пятна. Когда зрение понемногу возвратилось, он вытащил старые свои солнцезащитные очки и нацепил их на нос. Правое стекло было треснутым, и мир виделся словно разделенным на две половинки.

От рынка, тихого и пустынного в понедельник, Ким свернул к старому кладбищу, чтобы срезать угол и пройтись по заросшим сиренью аллеям. Вообще старое кладбище не было таким пугающим, какими обычно бывают подобные места. Сюда охотно приходили влюбленные: очень уж тихо и спокойно. И красиво. Не в смысле последнего приюта, хотя, конечно, в старину умели выбирать места, где успокоиться; Может быть, кладбище когда-то и напоминало кладбище. Но сейчас оно больше походило на сад или густую рощу с дорожками и скамейками в укромных местах. Не хоронили здесь уже лет сто. Однако внешний вид кладбища, особенно стену, его окружавшую, поддерживали в достойном виде.