Слушатель

Пока он продолжал мерно крутить педали, в городе начали зажигаться уличные фонари, а большие здания в центре понемногу принялись испускать свет из множества квадратных окон. Кое-где среди наступающих сумерек стал загораться и пылать жидкий огонь красного, синего и зеленого неона. Воздух был напоен зноем, и в дыхании проносящегося мимо ветра Кертис улавливал пестрый букет запахов, хорошо ему знакомый и являющийся своеобразной визитной карточкой Нового Орлеана. Сначала до него донесся запах роз и других благоухающих цветов из магазина флориста Симонетти, что стоял под открытым небом недалеко от угла Рэмпарт- и Говенор-Стрит. Немного дальше дрейфовали теплые и сладкие запахи печенья, пирожных с глазурью и оладий с сахарной пудрой из пекарни миссис Делафосс — Кертис часто останавливался там по дороге домой, чтобы купить что-нибудь для своей мамы. Он чувствовал легкий укол стыда, потому что сегодня у него совсем не было на это времени. Затем воздух наполнялся ароматом крепкого кофе, который обжаривали и подавали в Центральном кафе, неподалеку от которого Кертис как раз пересек Канал-Стрит и услышал восьмикратный перестук колес собственного велосипеда, миновав четыре линии трамвайных путей. После этого к общему букету примешался горьковатый фимиам жженого ладана Французского квартала и прочие приправы жизни, сопутствующие ему и спешивающиеся в комплексный аромат, в котором можно было различить металл и выхлопные газы автомобилей и автобусов, проезжавших мимо. В довершение этого ансамбля послышались более приземленные запахи конского навоза, который был не только неотъемлемой частью некоторых видов транспорта Нового Орлеана, но и основной заботой уборщиков. Наконец, Кертис уловил илистый, болотный флер от реки, над которой в разгаре августа, казалось, сгущалось огромное желтое облако, окутывавшее столетние дубы и висевшее среди них подобно сверкающим нитям позолоченной паутины.

Это был его город. Его мир. Кертис знал и любил каждый квартал между станцией Юнион на Южной Рэмпарт-Стрит и своим домом на Северной Дебигни-Стрит. Он чувствовал, что каждый дюйм этого города наполнен жизнью, и он позволял себе думать, что тоже внес в нее свою лепту. По правде говоря, он считал себя важной частью Нового Орлеана — как и других носильщиков станции Юнион. Он помогал людям в их путешествиях, перевозил их багаж и в некотором роде двигал колеса поездов. А что может быть более высоким призванием, чем это?

За его велосипедом тянулась небольшая деревянная тележка на трех резиновых колесах, где лежал его темно-синий костюм, аккуратно свернутый и упакованный в коричневую бумагу, защищавшую его от пыли. Поверх этого свертка стояла небольшая, не менее аккуратно завернутая подарочная коробка, обмотанная белой бумагой и перевязанная золотой лентой. Кертис расстарался, самостоятельно упаковывая подарок для Авы Гордон на ее день рождения.

В раздевалке на станции Юнион, где носильщики хранили свою униформу под бдительным контролем Ол Крэба, Кертис принял душ, чтобы смыть с себя вокзальную пыль, а затем оделся в красивую одежду, предусмотрительно взятую с собой: темно-синие брюки, свежевыглаженную белую рубашку и новую сине-белую бабочку, которую он купил в четверг. Его ботинки были черными и блестящими, как и он сам. Брючины Кертис закрепил маленькими зажимами, чтобы ткань не цеплялась за велосипедную цепь и не пачкалась об нее. Он смотрелся в большое квадратное зеркало над умывальником, когда завязывал галстук-бабочку, и, слава Богу, его сосед Хармон Утли помог ему разобраться, как это делается, потому что дома его мама махнула рукой на сложность этого дела и вернулась в постель.

В зеркале Кертис видел молодого человека, которому только что исполнилось двадцать, который был, по правде говоря, не так красив, как Роуди Паттерсон, но, с другой стороны, его лицо не замерло во времени, как у «Беззубого» Бигджо Кумбса. Это, пожалуй, устраивало Кертиса. К тому же, ему часто говорили, что у него большие светлые глаза и приятная улыбка. От себя он мог добавить, что у него были хорошие белые зубы — опять же, в отличие от другого парня, приходящего ему на ум. Больше Кертис не чувствовал в себе никаких внешних особенностей, но он и не привык выделяться — что в этом такого? Его мама всегда говорила, что самое важное, чтобы через лицо было видно сияние личности, а затем добавляла, что иногда видит, как глазами Кертиса на нее смотрит ее отец. Это огорчало ее, и после этого она, как правило, возвращалась в постель.