Я приписала под своим именем: «младшая служанка».
– Как работает? – спросил дан Кражич старшую.
Та замешкалась с ответом, видимо, пытаясь предугадать, к чему начальство клонит.
– Смышленая? – уточнил дан.
Салта подошла чуть ближе и ответила:
– Смышленая. Только ее направлять нужно и лень выбивать, потому как всем им тут если волю дай, так они и работать не будут.
Она заглянула управляющему в глаза и угодливо улыбнулась.
– Ну вот вы и будете направлять. Назначаю ее к вам в помощницы. Негоже грамотным людям в золе копошиться.
Я от неожиданности вздрогнула, и на бумаге появилась некрасивая клякса. Мать-Создательница! К Салте в помощницы? Да она ж меня теперь со свету сживет! Ох и удружил дан управляющий!
– Илинку? – переспросила Салта, и в голосе ее появились прежние визгливые нотки. – Так она же немая!
– И что? – посмотрел на старшую дан Кражич.
– Такие убогие только для черной работы годятся, – убежденно заявила Салта.
– Вот мы и проверим, – усмехнулся управляющий и незаметно мне подмигнул.
Только не было у меня желания новой должности радоваться. Дану что? Он свое дело сделал, а Салта теперь точно со свету сживет. Не простит моего возвышения.
Я представила, какая жизнь меня ждет, и неожиданно разозлилась. А вот не сдамся! Раз уж появился шанс, надо его использовать, глядишь, и выберусь из той ямы, в которую судьба загнала.
Я вскинула подбородок и смело посмотрела в болотные глаза дана Кражича.
Тот, словно прочитав мои мысли, улыбнулся и сказал:
– Ну и ладно, с одной разобрались.
Управляющий отвернулся и взял перо, собираясь вызвать следующего работника.
– Дан Кражич, а что Илинке делать-то, вы не сказали, – не отступала старшая. Она подошла к самому столу и уставилась на управляющего.
– Илинка Бранд будет вести записи всех дневных работ, расходов и трат.
– Это ещё зачем? – не сдержалась старшая. – Сколько лет без записей обходились! У нас все по заведенному раз и навсегда порядку делается, и отчеты все дан Винкош с моих слов сам писал.
– Оно и видно, что сам, – хмыкнул дан. – Так хозяйское добро разворовали, концов не сыщешь.
– Да я…
Договорить домоправительница не успела.
– Дана Салта, не испытывайте мое терпение, – угрожающе произнес управляющий и полоснул старшую таким взглядом, что та поспешно отступила на шаг назад. – После обеда зайдешь ко мне, покажу, как книги учетные заполнять, – посмотрел на меня дан Кражич и, отвернувшись, вызвал следующего: – Злата Собжич.
Златка шагнула вперед. Щеки ее раскраснелись, на губах играла чуть смущенная улыбка.
Управляющий принялся задавать Златке те же вопросы, что и всем, но я не слышала ее ответов. Слишком уж красноречивым взглядом меня Салта одарила, видать, придумывала, как со свету сжить.
И ведь придумала.
Когда дан Кражич опросил всех слуг и ушел, мерзкая баба подкралась ко мне и больно дернула за руку.
– Что, радуешься? – прошипела она. – Думаешь, коли личиком смазливым дану угодила, так он тебя от работы избавит? Нет уж. Одна у тебя начальница – я. И подчиняешься ты мне, так и знай. А я не потерплю, что бы какая-то девка безродная нос задирала. Учет свой будешь по вечерам вести, а днем в горничных походишь, не развалишься. Минка со Станкой не справляются, им давно уже подмога нужна, вот ты и пойдешь.
Она задумалась ненадолго и добавила:
– И чтобы не вздумала жаловаться. А то знаю я вас, неблагодарных! Кто тебе работу дал, когда ты в замок чуть живая приползла? То-то же! А ты все норовишь поперек поступить, все тебе дана Салта плохая. Заботишься о них, как о родных, и что в ответ? Одно нытье да недовольство.
Старшая говорила, а сама недобрым взглядом меня буравила.
– Иди на хозяйский этаж, в комнатах милорда убраться нужно. Раз уж ты у нас грамотная такая, вот тебе и повышение.
Она криво усмехнулась и пошла к двери, а я осталась стоять, глядя ей вслед. Знала злобная баба, как мне отомстить. Самый верный способ выбрала.
Сердце тревожно заныло. Всю минувшую седмицу я от арна бегала. А тот, будто чуял, все время где-то рядом оказывался. То на кухню спустится, то встанет спозаранку и по дому ходит, указания рабочим раздает, а то и сам в работу впрягается. А ещё пробежки свои устраивает по утрам, как раз, когда я золу выношу. Я уж и к бочке за водой ходить перестала, стараюсь вечером на кухне набирать. И в лес без надобности не суюсь.
А теперь что же? Получается, напрасно я пряталась? И ведь не от него пряталась, от себя. От чувств своих глупых, что с головой накрыли. От взгляда алого, мрачного, от души звериной, что лютым волком в сердце стучится, впустить требует. И от того орнамента, что перед глазами вьется, на ткань полотняную просится. Никогда со мной такого раньше не было. Обычно вирош частями открывается: вышьешь начало, оно за собой следующий фрагмент тянет, после него – еще один и так, пока до самого конца не дойдешь. А тут я все целиком увидела, сразу. И узор мудреный такой, необычный, с острыми углами и переплетениями потайными. Руки так и тянутся иглу взять и на ткань его перенести.