Служащий криминальной полиции

Лестничные пролеты благоухали жареной салакой. Запах был сильный, но ненавязчивый, — в представлении Харьюнпя почему-то возник тушеный картофель с петрушкой. Замысловатые литые чугунные перила выделялись на фоне стены, по которой взапуски бежали одна за другой коричневые белки. Дому была присуща какая-то особая прелесть, и Харьюнпя попробовал вспомнить, как называется стиль этого строения, но безуспешно. Он следил за белками, поднимаясь по лестнице, длинные ноги его перемахивали сразу через две-три ступеньки. Лифта не было. А это означало, что парням Монтонена придется карабкаться с носилками на пятый этаж, затем, позаимствовав у эквилибристов ловкости, медленно спускаться с ношей, прикрытой черным одеялом. У Харьюнпя сперло дыхание. Хотелось закурить, но ведь курение стимулирует рак легких.

Еще на лестнице Харьюнпя почувствовал, что на пятом этаже кто-то стоит. Он оторвал взгляд от цепочки белок и увидел искаженное горем лицо. Маленький человечек с испуганными глазами, высунувшись из приоткрытой двери, смотрел в сторону лестницы. Глаза у него были влажные, и Харьюнпя без труда понял, что мужчина только что плакал. На дверном щитке он прочел: «Рахикайнен». Значит, Харьюнпя прибыл по назначению к своему клиенту.

На мужчине был поплиновый плащ, в руках он мял кепку, изрезанное морщинами лицо резко сужалось книзу. Нижняя часть лица между носом и выдававшимся вперед подбородком образовывала как бы полушарие, разделенное надвое губами. Лицо, тощая шея и маленький рост мужчины делали его похожим на беспомощную, перепуганную мартышку. Харьюнпя стало стыдно за такое сравнение, однако тут не было ни иронии, ни презрения — просто это первое, что приходило в голову, особенно при взгляде на торчавшие уши. Подойдя поближе, Харьюнпя заметил, что на виске мужчины пульсирует жилка.

— Добрый вечер...

— Из уголовной полиции? Мне сказали, что кто-то приедет... я — я Макконен. Туомас Макконен. Эдит... и я. Я хотел сказать, что Эдит — моя жена. Сейчас она... там, в квартире.

Рот маленького мужчины двигался быстро, подергиваясь. Он умолк и крепко сжал губы. Харьюнпя видел, что он хочет, но не может произнести заранее заготовленные фразы.

— Ну, а я — констебль уголовной полиции Тимо Харьюнпя, — сказал Харьюнпя бодрым тоном и пожал руку Макконена. Рука была сухой и холодной. — Доктор уже побывал здесь? Да. Может, пройдем в квартиру? — Харьюнпя пришлось чуть ли не втолкнуть мужчину в переднюю. С лестничной площадки послышался звук захлопнувшейся соседской двери. Макконен оперся о стену.

В передней стоял тяжелый запах инсектицида[5] и человеческого тела. На вешалке висели мужское зимнее пальто, женское демисезонное пальто и похожая на ссохшуюся рукавицу меховая шуба. На полке для шляп валялся дешевый парик, он напоминал какую-то морскую тварь — что-то вроде головоногого моллюска. Харьюнпя не обнаружил ничего заслуживающего внимания. Он отворил дверь в комнату и замер на пороге. Макконен по-прежнему стоял, привалясь к стене.

— Кхе-кхе. Нет. Она... не была... моей женой. Я имею в виду официально. И все же одиннадцать лет мы прожили вместе. Знаете ли, это...

— Да. Ясно. — Харьюнпя помог Макконену узаконить его свободный брак.

— Я отправился утром, как обычно, на работу. Эдит... покойная... проснулась как раз в тот момент. Да... — Макконен замолчал на мгновение. И хотя Харьюнпя смотрел в сторону, он почувствовал, что губы маленького человечка сжались в бледную полоску. — Когда я вернулся домой, то, то... сразу учуял что-то недоброе. Из комнаты Эдит — ни звука... я заглянул, и вот. Вот она. Покойница лежит, вся посинев, на кровати. Я знал... но не ожидал, что ей так плохо.

Пока Макконен говорил, Харьюнпя обвел взглядом комнату. По существу, он уже приступил к обследованию. Комната служила одновременно и спальней, и столовой, и гостиной и была до отказа забита старыми вещами, какие обычно принадлежат пожилым людям; вещи эти не всегда соответствуют друг другу, но с ними, очевидно, связаны дорогие воспоминания. У левой стены стоял стол, подле него — три стула. На столе — пустая кофейная чашка, хлебные крошки, на спинке одного из стульев висела белая нижняя юбка и цветастое хлопчатобумажное платье. Возле окна стоял комод, он казался слишком большим в этой маленькой квартирке. На кружевной скатерке комода расположилась группа маленьких фарфоровых зверюшек, а за ними — прилепленные клейкой лентой к стене почтовые открытки и оплаченные счета. Запыленная хрустальная люстра свисала с потолка. На стенах — аляповатые картины, приобретенные, очевидно, у базарных торговцев; на полу — неприбранный мусор. Харьюнпя переводил взгляд с одной вещи на другую.

Макконен вздохнул в передней. Харьюнпя повернул к нему голову.

— Она чем-нибудь болела?