Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

— Видите ли, Людмила Прокофьевна… — сказал он, хмурясь. — Я подыскивал жилье… Мои обстоятельства… Впрочем, они тут не при чем. Словом, у меня есть в данный момент квартира. Моя собственная, пока пустующая, в состоянии ремонта. Правда, однокомнатная, — но в совокупности она и двухкомнатная Гловача по цене равны четырехкомнатной, указанной в договоре. Если ситуация настолько критична — а она, насколько я понимаю, именно такова, — мы можем вселить семейство клиента туда, а бумаги оформить позже. Возможно, этот вариант устроит их даже больше — ведь там, насколько я помню, родители… Это позволит растянуть решение проблемы во времени. Клиент получит недостающую жилплощадь, чем инцидент будет исчерпан. А финансовый вопрос, таким образом, можно будет решать по частям.

Чем дальше, тем интереснее. Что и говорить, предложение Снегова — сущее спасение, просвет в окружающем мраке. Если, конечно, я на него соглашусь… А что — у меня есть выбор? И все-таки, что стоит за этим самопожертвованием? Муки нечистой совести, попытки загладить причиненный ущерб — или гипертрофированное чувство долга? В первом случае, приняв предложение Снегова, мы в итоге из своего кармана оплатим его небрежность… Или его преступление?.. Нет, едва ли. Во втором же — к понесенным им моральным убыткам присоединятся еще и финансовые. Прямо даже и не знаю, в каком случае мне следует чувствовать себя хуже.

— Хорошо, Рюрик Вениаминович, я подумаю…

Зазвонил телефон. Характерный призвук — межгород. Как не вовремя!

— Извините, Рюрик Вениаминович. — Я сняла трубку. — Слушаю вас.

— Ладочка?

Ладочка? Кровь гулко бухнула в ушах, уводя пол из-под ног. Так меня звали только родители, там, в теплой глубине детства. В трубке между тем уже в голос рыдали:

— Ладочка, девочка моя!.. Я не знаю… У нас такое, такое…

— Мама? — Господи, что у нее с голосом! — Что случилось?

— Ладушка, ты только не пугайся, все устроится, все образуется…

Да, мама, — но она, очевидно, плохо понимает, что говорит — слова были совершенно не ее.

— Деточка, ты понимаешь, отец тут все ездил… Лада! — голос сорвался. — Он умирает!

Слова как-то разом оставили меня. Я только дернулась, крепче прижав трубку к щеке. Но мама и не услышала бы меня — горе и страх переполняли ее.

— Слышишь, умирает! Ладочка, что же теперь? Как мы будем жить? Как, что я без него?! — И вдруг отчаянно: — Ты приедешь, правда, приедешь?

«Она, как ребенок, боится остаться одна в темноте», — машинально отметило что-то на краю моего сознания.

— Буду.

Трубка легла на место, и вопреки обещанию я, кажется, перестала быть. Плотная чернота сгустилась вокруг.

Время спустя сквозь нее пробился звук, похожий на тиканье часов — но он словно задел во мне потаенную струнку, заставил шевельнуться. Потом я услышала, что меня вроде бы зовут, и окончательно пришла в себя.

Я сидела за рабочим столом, положив руки перед собой и уставившись в столешницу. Только что звонила мама. Надо ехать. Сделала движение встать — и почувствовала, что меня держат за руку (пальцы у меня, оказывается, ледяные). Подняла голову. Снегов. Ах да, Снегов. Кажется, он только что спрашивал, что со мной. Ища слова, способные объяснить все сразу, я решительно поднялась было — но он настойчиво усадил, не слушая возражений.

— Нет, Людмила Прокофьевна, все потом. Сначала вам нужно прийти в себя.

Нажал кнопку селектора:

— Миша, пожалуйста, принесите Людмиле Прокофьевне чаю. Желательно с молоком.

Сил действительно не было, но я сделала попытку:

— Все в порядке. Мне надо в аэропорт, срочно!

Снегов категорически отмел мои возражения:

— Десять минут потерпит любое дело. Выпьете чаю, успокоитесь, и Глеб Евсеич вас отвезет. Хотите, я позвоню в справочную?

— Хочу. — Я слегка клацнула зубами и добавила: — С… Спасибо.

Спустя пять минут, сидя на диванчике для гостей с чашкой душистого горячего чая (даже не предполагала, насколько это было мне сейчас необходимо), я слушала телефонные переговоры Рюрика Вениаминовича, а еще через десять — уже ехала домой в сопровождении Ясенева и все того же Снегова. Рейсов на сегодня все равно не было, и они настояли, чтобы я до завтра передохнула.

По дороге мелькание деревьев, зданий и машин не давало сосредоточиться, но дома я села на диван и в тишине наконец осознала происшедшее. Вернее, происходящее — наверняка ведь ничего не известно. В комнату заглянул Снегов. Надо же, а я и не обратила внимания, что он вошел в квартиру вслед за мной.

Он протянул мне кружку, и я послушно сделала глоток. Молоко с медом. Теплое. Таким мама поила меня в детстве, когда я болела. Мир был тогда теплым, как молоко, и надежным — а центром его был отец.

Большую часть года отец проводил в разъездах, без конца мотаясь по проектам. Мама же была рядом почти все время, изо дня в день. Если он задерживался более, чем на полтора месяца, она дней на десять оставляла меня у бабушки и ехала к нему.