Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

— Непременно. Целую. — Он повесил трубку.

Но неприятный осадок не был единственным, что тревожило меня. Своим вмешательством Лисянский словно нарушил равновесие, напомнив о том, что не может все быть хорошо достаточно долго. Разговор маячил, как темная точка, знаменующая что-то очень недоброе.

Выйдя на форум к Профессору, я была, вероятно, в состоянии настолько упадническом, что в конце концов вместо Профессора появился отчетливый Рюрик:

ПРОФЕССОР: Тикки, что происходит? Хочешь, я сейчас приеду?

ТУУ-ТИККИ: Спасибо. Но ты не успеешь, мосты действительно разведут. Сейчас не та погода, чтобы добираться вплавь. Так что до завтра?

ПРОФЕССОР: До завтра. Обещай, что с тобой все будет хорошо.

ТУУ-ТИККИ: Все хорошо. Спокойной ночи.

ПРОФЕССОР: Спокойной ночи. Целую.

При мысли о том, что я могу его потерять, накатывало обжигающее отчаяние…

В результате вчерашних раздумий я чуть не проспала на работу, и собираться пришлось в ускоренном темпе. Вчерашнее мерзкое ощущение прошло, оставив лишь неприятный осадок. Рюрик то ли еще не появился, то ли успел скрыться в своей норе. Мне очень хотелось очутиться в его объятиях, чтобы окончательно забыть вчерашнюю сцену с Лисянским. Но я мужественно переборола искушение. Подождем. День впереди длинный.

Ждать пришлось недолго: едва я сменила туфли, как Рюрик собственной персоной нарисовался на пороге. Я подняла глаза. Сегодняшний Рюрик больше напоминал прежнего Снегова. Откуда эта замкнутая настороженность? Вчерашний осадочек легонько всколыхнулся, замутив вспыхнувшую было радость.

Несколько секунд Снегов молча всматривался в меня.

— Здравствуй. Как ты?

Я шагнула навстречу, торопливо спрятала лицо на его груди.

— Здравствуй.

— Что у тебя случилось? — хмуро и обеспокоенно спросил он.

Вздохнув, я обняла его, скользнув руками под пиджак.

— Ничего.

— Если бы в самом деле ничего, ты не писала бы вчера таких писем.

Мне стало ужасно тоскливо. Ну не хочу, не могу я об этом говорить! С ним в особенности.

— Просто вчера было как-то муторно.

— Тикки… — Рюрик сделал попытку заглянуть мне в лицо. — Тикки, я знаю наизусть каждую твою интонацию.

Я почувствовала себя смертельно усталой.

— Тогда просто поверь мне: не нужно сейчас ни о чем спрашивать.

— Хорошо. — Он отстранился и с укором добавил: — Жаль только, что ты, похоже, мне не веришь.

— Рюрик! — с отчаянием воскликнула я. — Ну что ты такое говоришь!

— Ладно. — Он вымученно улыбнулся. — Извини. До вечера.

Ну почему все сегодня так неловко и неудачно! А ведь день начинался неплохо, я почти перестала думать о неуместных и оскорбительных намеках Лисянского. Так нет же! И кто меня просил выходить вчера в Интернет! Не могла удержаться — а теперь придется расхлебывать. Я понимала уже, что с моей стороны было нечестно плакаться Рюрику, ничего не объясняя. Я опять недооценила этого человека: он в самом деле слишком хорошо меня знает. Но, с другой стороны, и он мог бы не вымогать объяснений так бесцеремонно.

Что, что я могу сказать ему? «Знаешь, любимый, тут заходил Лисянский, наговорил о тебе кучу гадостей — не подскажешь, что из них правда и зачем он это сделал?» Нет уж, лучше подождать — глядишь, со временем все уляжется.

Не думала, что Лисянский со своими признаниями так основательно выбьет меня из колеи. Если он добивался именно этого — надо признать, у него получилось.

Да гори оно все вообще синим пламенем!

Легко сказать «гори» — но в конце недели проклятый отчет должен быть отправлен, хоть ты разбейся.

Весь день работа шла через пень-колоду. Отчет продвинулся едва на четверть. По-хорошему, следовало бы остаться и поработать еще, но когда Снегов, заглянув в кабинет, спросил: «Идешь?» — я не могла ответить «Нет». Показалось вдруг, что если мы сейчас разойдемся — может случиться непоправимое. Впервые с неприглядной очевидностью замаячила возможность окончания всего — и я не могла понять причин.

Вечер прошел спокойно и мирно, даже по-домашнему. Мы поужинали, потом, как в старые времена (разве что более старательно), обсудили несколько отвлеченных тем и незаметно перебрались в спальню.

Все было чудесно — но в тихой страстности Рюрика, в исступленной нежности, с которой он покрывал поцелуями мое лицо и тело, сквозило что-то надрывное, словно он навсегда прощался со мной. И, замирая от страха, я тесней вплеталась в его объятья, крепче целовала, смелей отвечала на ласки. Каждое прикосновение шептало: «Я люблю тебя!..» Слова перекатывались на языке — но язык костенел и произнести их я не могла.

Глубокой ночью мы лежали, обнявшись. Только дыхание и тиканье часов нарушало тишину. Окна остались незанавешенными; завтра солнце разбудит нас спозаранку. Но сейчас небо темно и беззвездно.

«Неужели новолуние?» — рассеянно подумала я. Может быть… А ведь когда-то я сверяла по звездам каждый прожитый день. Господи, как это было давно! «Новолуние — период уменьшения жизненной активности и спада биоритмов». Интересно, какой сегодня день по лунному календарю? «Последний», — шепнула темнота.