Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

— Да, мне есть что сказать. Давно есть. Только все случая не было. Взгляни на себя, Юрик, и взгляни на меня. Кто из нас заслуживает большего? Так почему же все всегда доставалось тебе? Вспомни университет, с первого курса ты держался особняком. Не участвовал в самодеятельности, не был общественником — но почему-то тебя все знали! Тебя! Невзрачного заумного молчуна! Даже те, кто тебя не любил, принимали тебя во внимание. У меня всегда язык был лучше подвешен — так почему, стоило тебе заговорить, меня переставали слушать?

— Да потому что ты чушь нес! И сейчас…

— Нет уж, дослушай! — неожиданно взвизгнул Лисянский. — Я долго молчал. Ты же ничем, ничем не лучше меня! Но тебе постоянно везло. Просто везло! И ты это знал. И всегда мне завидовал.

— Выводы твои абсурдны, но дело не в них, — перебил Снегов. — Другого не пойму, ты нарисовал себя никому не нужным, несчастным и одиноким. А насколько я помню, все было по-другому. Ты от чего угодно мог страдать, только не от одиночества — ты вообще никогда один не появлялся. Да и девушки тебя вниманием не обходили.

— Да, вниманием не обходили, но и всерьез не принимали.

— И в этом, конечно, виноват тоже я?

— Ты!.. — заорал Лисянский. — Хватит!

Некоторое время было слышно только тяжелое дыхание. Потом он выдавил:

— Да у меня всерьез только и было, что Ленка.

Снегов недоверчиво пробормотал:

— Вот оно что!..

— А то ты не знал! Да ты бы на нее и внимания не обратил, если бы не увидел, что она мне нужна.

— Нелепость какая!

— Да? Почему ж ты ее тогда так быстро бросил?

— Не твое дело!

— Мое.

Повисло молчание. Потом Снегов сказал:

— Не думал, что ты настолько несчастный человек.

— Вы посмотрите, бедный Йорик меня еще и жалеет! — нехорошо засмеялся Лисянский.

После очередной паузы Снегов тяжело проговорил:

— Значит, вот ты мне за что отомстить попытался!..

— Почему попытался? — Лисянский сразу успокоился. — Я и отомстил. А что мне оставалось? Смотреть, как ты займешь директорское кресло? Тебе-то ведь оно не нужно. Оно мне нужно. Но ты же не мог допустить, чтобы и мне что-то досталось!

— И ты меня подставил.

— Подставил, — легко согласился Анатоль. — Практически само получилось, говоря откровенно. Если бы этот наркоман не помер, я подставил бы сам себя. А так — мне осталось только вовремя перевести стрелки — на тебя. Но ты и здесь ухитрился мне подгадить. Все было так хорошо задумано: просто и ясно. Ты вылетаешь из агентства, а я остаюсь. Так ведь нет. Я Людмилу Прокофьевну полгода окучивал. А ты пришел и только пальчиками пошевелил. Зачем? Просто назло! Мне была так нужна ее должность! Я, может, даже жениться был готов на этой мымре!

Раздался короткий звук удара, затем треск и грохот. Я сжалась.

— Вставай. — В голосе Снегова звучало недовольство.

— Что, так добавить не можешь, чистоплюй?

— Руку давай, трепло.

Послышалась возня, видимо, Лисянского поднимали и отряхивали.

— Не сдержался, — ровным голосом констатировал Снегов. — Погорячился. За языком следи, а то опять не сдержусь.

Лисянский молчал.

— Ты забыл добавить, что я еще и дерусь лучше, — снова заговорил Снегов. — А теперь сядь и послушай. Весь ядовитый бред, который ты тут нес, порожден исключительно твоим же больным самолюбием. Я тебе никогда не завидовал и намеренно дороги не перебегал. Кто из нас чего достоин — не мне судить, но своей жизни я бы ни кому не пожелал.

Я задохнулась от жалости. За его безразличным тоном угадывалась такая горечь…

— Теперь относительно Лены. Что у тебя к ней что-то было, я сегодня впервые услышал. Я ее у тебя не уводил и тем более не бросал. Почему мы расстались — тебя не касается.

Лисянский издал невнятный звук.

— Что, нехорошо? — рассеянно спросил Снегов. — Я почти закончил. Ты тут говорил про Людмилу Прокофьевну. Видишь ли, Лисянский, ты все это время демонстрировал заинтересованность, за которой ничего не стояло. А я… ничего не демонстрировал. Что я к ней могу хоть что-то испытывать, никому, по-моему, и в голову бы не пришло. А я ее люблю. И уже давно.

Повисло молчание.

— Предпочитаю думать, что ты не знал, что ломаешь, — безжизненно добавил Снегов. — А теперь подымайся, пойдем.

Шорохи, шаги, щелчок запираемой двери.

Тишина.

Я долго сидела без единой мысли в голове. Потом они навалились все разом.

Услышанное ошеломило меня. Во время разговора я вся закостенела от напряжения, разрываясь между желанием отпереть дверь и броситься к нему — и пониманием, что делать этого нельзя. Я изгрызла костяшки пальцев, умирая от желания немедленно обнять, защитить, утешить.

Такая бездна усталости и застарелой боли открылась в его словах! «Своей жизни я бы никому не пожелал».

Чуть ли не так же сильно поразил меня и Лисянский. Я так и не смогла объяснить себе его недавние откровения, предпочитая забыть о них вовсе, но такого не ожидала. Нет, конечно, какая сволочь — но в какой портативный ад он загнал себя собственноручно!

Не могла я не признаться себе и в том, как передернуло меня при упоминании о его бывшей жене. Хотя с чего, казалось бы? Это было тысячу лет назад. Задолго до меня. В прошлой жизни. Никогда бы не подумала, что я настолько ревнива!..