Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

— Что случилось? У нас очередное ЧП? Или, вернее, внеочередное?

— Нет, зачем же, — сказал он, снимая обувь, все в относительном порядке, по крайней мере, ничего нового не произошло.

— Уже хорошо. Но тогда?..

Я замялась. Как-то неудобно спросить напрямую: «Зачем пожаловали?» Но Снегов, похоже, догадался.

— Людмила Прокофьевна, — он серьезно посмотрел на меня, — вам и правда не приходит в голову, что я пришел узнать, в порядке ли вы?

Смешавшись, я отвела взгляд.

— Спасибо. Я в порядке.

— Да? — Он глянул насмешливо и обеспокоенно. — Заметно. На вас лица нет. Голосок едва слышен. Когда вы последний раз ели?

Я равнодушно пожала плечами. Какая уж тут еда!

— Ну вот, — примиряюще резюмировал он, заходя на кухню и заглядывая в чайник. — Я так и думал. Поэтому сейчас вы поедите, выпьете чаю и перестанете быть похожей на привидение.

Ну вот, еще и бледной немочью обозвали!.. Сначала я растерянно наблюдала за его перемещениями, затем, наконец, слабо возразила:

— Я не хочу чаю и есть тоже не хочу. И вообще, Рюрик Вениаминович, вы меня поражаете…

— Очень рад! — желчно отозвался Снегов. От неожиданности я потеряла дар речи. Это так непохоже на Снегова! Его обращение всегда было суховатым, подчеркнуто официальным, что порой немало действовало мне на нервы, но я и предположить не могла, что в его тоне может звучать столько язвительности. Он, однако, казался, весьма доволен произведенным эффектом.

Внезапно я поняла: он специально пытается разозлить меня, чтобы хоть как-то вывести из апатии. Я ощутила прилив благодарности тем большей, чем менее я заслуживала заботы и смутилась, вспомнив, с каким, пусть тщательно скрываемым, недоброжелательством всегда относилась к Снегову.

Он тем временем отмывал сковородку (а посуда-то третий день лежит в раковине немытой горкой). Мне стало неловко.

— Рюрик Вениаминович, я благодарна вам за беспокойство, но это совершенно лишнее… — начала я.

К моему удивлению, он зло развернулся:

— Мне безразлично, что вы обо мне думаете. Если для вас это так важно — можете завтра меня уволить. Но сейчас вы выпьете чаю и поедите. И не спорьте, все равно не получится — уж поверьте мне.

Я посмотрела на его ожесточенно нахмуренное лицо и поверила: не получится. Непонятно только, почему он вдруг так разозлился. Вроде бы я не сказала ничего плохого. А впрочем, все равно.

Сев за кухонный стол, я отрешенно наблюдала, как он деловито ополаскивает заварник, ищет соль, что-то передвигает…

Вскоре по квартире разнесся непередаваемый аромат жареной рыбки. Я потихоньку включилась в процесс, нарезала хлеб и салатик. Снегов на мои манипуляции с ножом поглядывал бдительно, но молчал.

Когда обед — если, конечно, обед может быть в одиннадцатом часу ночи (а впрочем, неважно: в любом случае еда впитывалась организмом без следа еще при глотании, не доходя до желудка), подошел к концу, Снегов о чем-то спросил меня. Убейте — не помню, о чем. Своего ответа тоже не помню — помню только, что был он развернутым. В себя я пришла около трех, когда поток слов начал иссякать. Мы все так же сидели за столом, и я цепко сжимала руку Снегова. Он смотрел на меня внимательно, видимо, ожидая, что еще я скажу. Смутившись, я выпустила его пальцы (ужасно хотелось сделать это незаметно, но увы!), сбивчиво проговорила:

— Извините, Рюрик Вениаминович, я совсем вас заговорила. А у вас ведь, наверное, были свои планы.

— Нет, что вы, я как раз никуда не спешу.

Показалось мне или правда тончайшая ирония промелькнула в его словах?

Я виновато улыбнулась:

— Ну, куда-либо спешить уже в любом случае поздно.

Я постелила в гостевой и отправила Снегова спать.

Самой же мне не спалось. Страшная вещь одиночество! Стоит чуть-чуть утратить контроль над собой — и вот малейший камешек взывает целый обвал. Мне было чудовищно стыдно. Три часа безостановочно грузить человека совершенно ненужными ему вещами! Кажется, я взахлеб рассказывала что-то об отце, о своем безоблачном детстве и взаимоотношениях с миром.

Наконец заснула и я.

Утром, уже уходя, Снегов выразил надежду, что все у меня образуется. Я еще раз поблагодарила его.

— Да, вы позволите взять? — Он кивнул на томик Лу. — Не успел дочитать.

Я улыбнулась.

— Конечно, Рюрик Вениаминович.

ТЯЖЕЛЫЙ ХЛЕБ ШПИОНА

Возможность выговориться, долгий сон и душистые травки сделали свое дело: в понедельник я была готова с новыми силами встретить рабочую неделю. Усевшись за родной стол, я принялась пересматривать свежую стопку бумаг, принесенных Мишенькой. Первый же документ вызвал мое недоумение. Не вникая как следует, я для начала вызвала своего секретаря.

— Объясните, Миша, что это?

— Документы по квартире на Грызуна, — осторожно ответил Миша.

Мне не понравилось, как он при этом посмотрел на меня.

— Где? — Что за дурацкое название…

— Ой, ну то есть на улице солдата Корзуна.

Такой сделки я не помнила.

— А почему не указано, кто занимается?

Мишенька испуганно уставился на меня.

— Так… Людмила Прокофьевна… Это же по сделке с Перовым квартира. Вы же сами вчера, то есть в пятницу… долговое обязательство подписали…

— Что-о?!

— И оф-формить велели…