Служение

Когда Альберт всё-таки взял себя в руки и с сожалением перешёл в следующее помещение, то был крайне удивлён: здесь не было абсолютно ничего. Только белые стены, белый потолок, белый пол и белый табурет посередине. Небольшая камера, скорее похожая на больничную палату - холодная, равнодушная, пустая и какая-то бесчеловечная. К тому же, в камере стояла полная тишина. Господи, какая же ещё музыка может звучать здесь?

Удивлённый Альберт сел на табурет, и только тогда отовсюду полились звуки музыки. Началась "Пассакалья" Альфреда Шнитке - какого-то неизвестного ему до сих пор русского композитора второй половины двадцатого века. Сначала полилась гармоничная, столь близкая Алберту, классическая мелодия в стиле Генделя, Гайдна и других, близких им по стилю композиторов. Чистая, гармоничная, безмятежная. И вдруг в неё вплёлся какой-то посторонний, чужеродный, фальшивый звук. Возник и исчез - и снова беззаботная безмятежность. Через несколько секунд дикий, грязный, посторонний звук повторился, но на этот раз он звучал дольше и был усилен вторым и третьим таким же враждебным, разрушительным звуком. Теперь это был уже не просто звук - это был целый аккорд.

Альберт почувствовал опасность - что-то хотело разрушить привычную гармонию и безмятежность, что-то страшное приближалось и нависало над ним. Тем временем враждебные, диссонирующие, хаотические звуки нарастали, их становилось всё больше и больше, они поглощали гармонию, красоту, привычный порядок и в музыке и в окружющем мире. Постепенно, по мере нарастания хаоса, стены комнаты тоже становились всё темнее и темнее, помещение почти что превращалось в тюремную камеру - без единого окошка, тоскливую, страшную и безнадёжную.

А энтропия звуков всё нарастала и нарастала. Отчаяние охватило Альберта. Рушился прекрасный, логичный, вселяющий надежду мир, который он когда-то пытался построить на Земле всей своей благотворительной и просветительской деятельностью. Музыка угрожала всем его идеалам и надеждам - она говорила, что мир подчиняется законам энтропии и ничего с этим поделать нельзя. И в конце-концов всё на свете будет разрушено, погибнет. Таков закон Вселенной. Надо отбросить идеализм и погоню за несбыточными идеалами, надо принять мир и его законы такими, какие они есть, а не такими, какими их хотелось бы видеть человеку-идеалисту...

А музыка Шнитке звучала и звучала - "Жёлтый звук", кантата "История дктора Иоганна Фауста", "Пер Гюнт"... Ничего подобного Альберт не слышал никогда и даже не представлял себе, что музыка может быть такой неумолимой. Все произведения Шнитке предрекали торжество хаоса, энтропии над красотой и гармонией, торжество смерти над жизнью, гибель нашей Земли и, разумеется, всего живого на ней, в том числе и человека. Причём гибель мучительную, долгую и страшную. И вот эта-то агония и вливалась сейчас в уши, в объятный ужасом мозг Альберта Швейцера.

Если предыдущие музыкальные залы давали Альберту неземное наслаждение и пробуждали в его душе надежду, покой, гармонию, желание остаться там навсегда, то здесь всё было совсем наоборот - хотелось бежать отсюда и больше не слышать этих страшных пророческих звуков никогда! Бунтарская, трагическая музыка Бетховена тоже была далека от безмятежности, она кричала, тревожила душу, звала к действию, сопротивлению судьбе. Но она говорила о трагедии одного человека и всё-таки давала надежду, что рок может быть побеждён силой духа отдельной личности. Музыка же Шнитке рыдала о судьбе всей Земли и всего человечества и убеждала, что они обречены, и действовать, бороться, сопротивляться - совершенно бесполезно. Это была пророческая музыка вселенского пессимизма, космического отчаяния и безнадёжности...

Потрясённый Альберт не знал - стоит ли ему теперь, с его новым Знанием, сразу же вернуться в Большой Купол и пройти Реабилитацию в Эрмитаже, или всё-таки продолжить своё музыкальное путешествие. Ведь стройная, логичная, божественная система Мироздания, многие десятилетия казавшаяся ему такой цельной и единственно верной, оказалась разрушенной за самое короткое время, пока звучала музыка Шнитке. И это сделали всего лишь какие-то аккорды неизвестного ему доселе русского композитора второй половины двадцатого века...

Никто в Лабиринте не сказал ему ни слова, не спорил с ним, не оспаривал его мировоззрения, не приводил никаких доводов. И, тем не менее, Альфред Шнитке заставил Альберта Швейцера усомниться в самом главном деле его существования - в Служении! Если Земля и всё живое на ней обречены, если Планета несётся в Космосе к своей гибели, то какой же тогда смысл в его Служении?! Оно не поможет ничему и никому!