Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое

Невнимание к своим поступкам у него было полное. Когда он бывал в гостях у своих родственников, занимающихся коллекционерством, можно было заметить на лицах хозяев некоторый трепет при виде, как Василий Алексеевич берет в руки какую-нибудь вазу или другую какую- нибудь хрупкую вещь, из-за боязни, что из рук его она выйдет искалеченной или разбитой. Наливая воду в изящный фужер, ухитрялся разбить его или вместо фужера лил на скатерть и не замечал этого. В сладкий пирог, поставленный на отдельном столике для удобства играющих в карты, тушил окурок папиросы, втыкая в середину пирога; или, волнуясь от карточной игры, оставлял своих партнеров, шел в гостиную, садился на диван, тушил папиросу втыканием ее в дорогую изящную подушку. Сидя за чайным столом в гостях, оживленно беседуя с соседом, пододвигал вазу с вареньем и своей ложечкой брал из нее в рот, в то время когда перед ним стояло блюдечко, специально для этого назначенное. И таким действием возмутил хозяина, своего свояка Крафта 12*, от удивления быстро надевшего монокль, чтобы лучше рассмотреть: не чудится ли ему это; после чего сказавшего лакею подать другую вазу с таким же вареньем, а имеющуюся ближе пододвинуть к Василию Алексеевичу, чтобы ему удобнее из нее кушать. Но Василий Алексеевич на все это не обратил внимания, только приятно улыбнулся лакею, пододвинувшему ему вазу с вареньем, находя, что лакей ему хотел услужить.

Моя жена предполагала однажды после парадного обеда устроить музыкальный квартет, в числе участвующих в этом квартете должен был быть Роман Васильевич Живаго со своей страдивариусской скрипкой 13*. Живаго крайне берег этот инструмент: когда он ехал куда-нибудь с ним, то обязательно в карете, в сопровождении кого-нибудь из своих друзей. Скрипка досталась ему с большим трудом и даже, как говорил он, с опасностью для жизни. Приобретение ее состоялось в 1905 году во время первой революции у испугавшегося помещика в какой-то глухой западной губернии. Имение находилось в 40–50 верстах от железной дороги. Ехал он туда в холодных нетопленых вагонах, потом на лошадях, с трудом находимых, с уже в то время начавшимися забастовками, с пожарами в помещичьих усадьбах, с неприятными встречами подозрительных бродяг, вызывающе осматривающих проезжающего, но, как видно, опасающихся ружья и собаки, бывших с ним. Заплатил за скрипку, как он говорил, 20 тысяч рублей, но очень вероятно, что эта сумма им преувеличена из-за хвастовства. Добивался он приобретения скрипки Страдивариуса долго, наконец это обратилось у него в idee fixe 14*, и потому он, достигнув этого, берег ее как зеницу ока.

Приехав ко мне, его первая забота была: где бы он мог положить скрипку. Я посоветовал положить в кабинете, уверенный, что во время обеда никто в него не придет.

После обеда я пошел в кабинет — и представьте мой ужас! Вижу Василия Алексеевича, держащего в руках Страдивариуса, проделывающего с ним разные эксперименты, вертя в руках, стуча по скрипке, дергая струны, чего я бы не стал делать даже с игрушечной скрипкой. Я не был уверен, что Василий Алексеевич не задумается потушить свой окурок папиросы о скрипку, как он задумывался втыкать окурок в пирог или в художественную подушку. Сломай или оцарапай он ее, то с Живаго мог бы быть припадок его душевной болезни, которая с ним иногда повторялась. Я бросился за ним и привел его. И мы вместе с ним с трудом уговорили Хлудова положить скрипку в футляр *.