«Слышу! Иду!»

О черт, систему доставки начали устанавливать значительно позже. Еще бы спросила, провидица, в каких театрах сегодня идут программы с Моричевым! Курить хочется, спасу нет! Ларра сунула руки в карманы — какое счастье! Пальцы нащупали целых два ореха.

Юноша обернулся к пожилой незнакомке:

— Вы про газировку? У туалета внизу. Проводить?

Он осознал двусмысленность фразы. И, выпутываясь, кинул:

— Вон девушка проводит!

Девица невидяще скользнула взглядом и продолжала писать.

— А вы, значит, в Театральный поступаете? — поинтересовался Гельвис, придирчиво рассматривая себя — такого, с какого он, выходит, начинался. Мигоа предостерегающе заморгал, задвигал бровями, запрещая контакт. Но Гельвис сделал вид, что не замечает: — И на какое отделение, если не секрет?

— Не секрет, на актерский! — Юноша заносчиво задрал маленький подбородок.

— А вы, девушка, тоже поступаете? — обратилась через весь холл Ларра, смакуя орех.

— Вот еще! — Девушка фыркнула, сползла с подоконника, тряхнула папкой. — Пьесу Перегуде принесла. Обещал после экзамена пролистать.

— Ах-ах, такая молоденькая — и пьесу! — с преувеличенной живостью воскликнул Гельвис. — Подумать только, целую пьесу!

— Ну, не совсем пьесу, клоунарий, — слегка смутилась от похвал девушка. — «Замочная скважина».

Гельвис ощутил, как нарастает в нем подавляемое всю жизнь желание сделать что-либо безрассудное. Вот сейчас. С ходу.

Сейчас или никогда. И будь, что будет!

Он по капельке принялся высвобождать свое сверхчувствование. И услышал такое же сокрушительное встречное Ларрино желание — головой с трамплина, а так хоть от нуля, лишь бы заново. Да, разумеется, они оба еще долго могут жить в почете и славе, единственная их задача — быть. Но быть неизменными, такими, какими их привыкли видеть! Они сами возвели берега, из которых не выплеснуться. Там, в старом будущем, все расписано по часам и строчкам, разбито на жесты и акты, другие варианты не предусмотрены. А если не исчерпал себя? Если нет ощущения, что все позади? Человека должно хватать на множество миров и множество жизней. И каждому миру, каждой жизни он должен успеть отдать себя полностью. До последней капли, до последней боли, до последней мысли.

Отдать — и возродиться заново.

Отдать, чтобы возродиться заново!

С первой Ларриной фразы в «Хельге» началось необыкновенное, переносящее их по векам и перенесшее в конце концов сюда, на перекресток Времен. Оба знали, что так оно и будет. Ждали только подходящей минуты.

Дождались.

А неизвестность, бесславье — разве кто-нибудь задумывается об этом в начале пути? Маэстро, занавес!

У Ларры защемило сердце. Тиль? Нана? Но поэтесса поспешила отвести мысль о близких. А также о студийцах, Имре, Лине и... И еще, вероятно, о десятке приятелей. Сейчас она не была убеждена, что необходима им всем, как хотелось бы...

Оборвалась паутинка.

Лови, паучок, ветер.

Солнце зашло.

«А Мирабелла Конти? — почти с той же отстраняющей заранее жалостью подумал Гельвис. И точно так же успокоил себя: — Не обольщайся, актер. Маленькие Мэтью — всегда Короли-только-на-одну-ночь».

Не обращая внимания на доктора Фудырджи, вцепившегося ему в локоть, Гельвис-старший обрушил на Гельвиса-младшего все свое пугающее сходство и связанность с Ларрой Бакулевой, благо не обязательно запрашивать согласие на внушение самому себе. Уловив команду Мигоа на разрыв хроностыка, он изо всех сил стиснул мягкую Ларрину ладонь. И сквозь быстро тускнеющие, сжимающиеся вокруг стены холла, увидел, как восемнадцатилетнее его «Я», хозяин существующего, но уже чуточку измененного настоящего, решительными шагами направляется к девчонке у подоконника.

— Что, правда, клоунарий? — спросил Моричев, подходя к подоконнику. Лестно было увидеть живого автора. У них в классе только один Ким Васильев сочинял стихи, так и то для стенгазеты, не всерьез. А эта пышная девчонка в огромных «совиных» очках написала для театра, сам декан заинтересовался. — Смешно получилось? Дай поглазеть.

— Глазеют картошки из окрошки, у них глазков больше.

— Зато извилин меньше. Не жмись, не для себя же писала!

— Думаешь, для тебя?

— А это надо посмотреть. Может, твою чепуху только слону на подстилку, и то в ветреную погоду.

— Это почему же?

-— А чтоб мигрени не было. Если стоящая штука, чего трепыхаешься?

— Да на, не жалко. Тоже нашелся, Пат и Патиссон!

Моричев засмеялся только один раз. На первой странице. Но стремительное его лицо бушевало светом и тенью, играло непроизнесенными монологами. Всполошенная было его реакцией, она постепенно успокоилась и начала расшифровывать по мимике те придуманные ею слова, по которым летели внимательные, вечно удивленные глаза будущего актера.

— Здорово! — Моричев захлопнул папку и звонко припечатал ее ладонью. Я буду читать это на экзамене.

— Когда?

— Сейчас. — Он взглянул на часы. — Через час. В третьем туре рекомендуют произвольную программу.