Small World

— Это Бергер, ночная сестра из гостевого домика. Что-нибудь случилось с отоплением?

Отопление не входило в круг обязанностей садовника. Но в шесть утра он готов был оказать и эту услугу. Отправившись в котельную, он через некоторое время обнаружив, что распределительный вентиль гостевого домика закрыт до отказа. Он отвернул его и позвонил ночной сестре. «Все в порядке», — доложил он. Он не хотел причинять никому неприятностей.

Сразу после семи появилась дневная сестра Ирма Катирич, в домике уже стало чуть теплее. Тем не менее она сразу спросила:

— Что с отоплением? Здесь холодно, как в морозильнике.

— Вроде бы все в порядке, я справлялась.

Сестра Ирма направилась в спальню, очень быстро вышла оттуда, молча подошла к телефону и набрала номер доктора Штойбли.

— Пневмония, — только и произнесла она в трубку и тут же положила ее.

— Вы что, слепая? — фыркнула она на Софи Бергер, проходя мимо. «Мне запретили входить в его комнату», — хотела та сказать, но сестра Ирма уже исчезла в спальне Конрада Ланга.

Физически Конрад Ланг находился не в самом плачевном состоянии, однако воспаление легких усугубило его болезнь. Из-за кислородной недостаточности усилилось помутнение рассудка, антибиотики ослабили его, он ничего не ел и целыми днями лежал и не реагировал на обращение к нему. Только когда приходила сестра Ранья, он складывал руки под подбородком и улыбался.

Доктор Штойбли навещал его каждый день, осматривал его и при этом уговаривал:

— Начинайте кушать, господин Ланг, вставайте чаще, двигайтесь. Если вы сами не будете ничего делать, чтобы поправиться, я ничем не смогу вам помочь.

Эльвире, которой должен был докладывать после каждого визита о состоянии Конрада, он сказал:

— Если он выживет, то только очень высокой ценой. Это характерно для болезни Альцгеймера, она развивается неровно — или наступает множество мелких незначительных изменений, или, как у него, не частые, но кардинальные.

— Он что-нибудь говорит? — спрашивала она каждый раз. И когда ответ был отрицательный, облегченно вздыхала.

Симону она тоже спрашивала:

— Он может говорить? Вы с ним разговариваете? Симона качала головой.

— Наверное, тебе стоит его навестить. Ты могла бы попробовать поговорить с ним о его прошлой жизни. Я ведь ничего о ней не знаю.

— Прошлая жизнь осталась в прошлом, — сказала Эльвира.

— Но только не при этой болезни, — ответила Симона.

Возможно, Конрад Ланг и умер бы, если бы не сестра Ранья. У поварихи после многих безрезультатных попыток вызвать у него аппетит и накормить любимыми блюдами сдали нервы, она отчаялась, и тогда Ранья начала тайком подкармливать его своими домашними лакомствами: засахаренным миндалем в медовом сиропе, острыми рисовыми шариками с кориандром, маленькими кусочками жареной холодной говядины с лимоном и луком — все это она отправляла своими длинными тонкими пальчиками ему в рот. И при этом без умолку болтала на смеси тамильского, сингальского и английского, лаская и целуя его, как младенца. Сестра Ранья никому не рассказывала о своих успехах в лечении Конрада.

Симона узнала об этом чисто случайно. Целый день она занималась своими делами и пришла навестить Конрада позже обычного, когда уже стемнело. Войдя в гостевой домик, она тут же услышала неумолкающий голосок сестры из спальни Конрада. Она тихо открыла дверь и увидела, как сестра Ранья кормит счастливого Конрада.

Когда Конрад заметил ее, он испугался, но Ранья погладила его по голове и сказала:

— Don't worry, Mama Anna is not here . И только тут увидела в дверях Симону.

— Кто такая мама Анна? — спросила Симона Урса в тот же вечер. — Это кто-то, кого Конрад боится.

Урс понятия не имел. Ей помог свекор.

— Его мать звали Анной. Но почему он должен бояться ее?

— А не она ли спихнула его маленьким ребенком какому-то крестьянину?

— За это можно возненавидеть. Но бояться?

— Может, мы не все знаем.

Томас Кох пожал плечами, встал и извинился. Стареющий плейбой на перепутье между браками, подумала она.

Симона никак не могла уснуть. Среди ночи ей пришла в голову одна идея. Она встала, спустилась вниз в вестибюль и стала дожидаться возвращения свекра. Когда тот наконец ввалился с остекленевшими глазами, она давно уже заснула в кресле, но, вспугнутая грохотом, тотчас же спросила:

— Она была рыжая?

— Женщин много есть на свете… — запел он, повеселев.

— Мать Конрада, я про нее.

Томасу потребовалось время, пока он сообразил, что к чему. Потом засмеялся:

— Рыжая, как черт.

— Старые фотографии? Но у меня нет их. Зачем? Чтобы видеть, как я состарилась? — Эльвира сидела в «утренней» комнате и разговаривала с Симоной. — Зачем они тебе?

— Я хочу показать их Конраду. Иногда таким способом удается вывести больного из состояния апатии.

— У меня ничего нет.

— У каждого есть хоть какие-то фотографии из его прошлого.

— А у меня нет. Симона сдалась.

— Ну, по крайней мере ты должна знать, почему он боится собственной матери?

— Может, потому, что из него не вышло ничего путного, — улыбнулась Эльвира.

— Что она была за женщина?