Small World

Конрад Ланг приложил ухо к воротам и напряженно вслушивался. Чьи-то шаги? Молодые люди вплотную подошли к нему, и юноша с силой хлопнул ладонью по металлической обшивке ворот, издавшей оглушительный звук.

— Привет, Кони, тебе деньги нужны? — прокричал он.

Конрад Ланг сначала подумал, что в голове у него что-то взорвалось и лопнуло. Он обеими руками зажал уши. Лицо его исказилось, он ждал второго удара. Молодого человека он все же узнал.

— Урс, — сказал он тихо, — ты так меня напутал.

Заметив молодую даму, смущенно стоявшую рядом с Урсом Кохом, он снял шляпу и провел рукой по гладко зачесанным от высокого лба назад седым волосам. Он производил впечатление человека, слегка опустившегося, но не утратившего изысканных манер.

— Конрад Ланг, — протянул он руку. Она вежливо пожала ее.

— Симона Хаузер.

— Мы с Урсом старые друзья. Он не имел в виду ничего дурного.

Урс тем временем уже отпер дверь. А в домофоне вдруг что-то хрустнуло и щелкнуло.

— Да? — произнес с акцентом женский голос. — Кто там?

— Никого, Канделярия, — ответил Урс Кох. Пропуская Симону вперед, он рылся в кармане галифе. Обернувшись, та успела еще заметить, как он сунул старику смятую купюру.

Неприятная встреча с Урсом имела и свою хорошую сторону — нежданно-негаданно подвалило сто франков. Может, Урс пожалел о своей грубой выходке, а может, хотел произвести впечатление на новую подружку или решился на это, потому что не нашел впопыхах купюру помельче. Во всяком случае, сто франков — неплохая добыча. Обычно Урс его не баловал.

Томи, пожалуй, тоже. Если, конечно, не впадал в сентиментальное настроение. Но в последнее время это случалось все реже и реже. Или чутье на такие моменты стало подводить Конрада. Томи чаще всего бывал раздражен, когда внезапно появлялся Конрад. Он приказывал слугам говорить, что его нет дома, или просто посылал Кони к черту. Прямо по домофону или, что уж совсем плохо, внезапно появившись у ворот.

Обычно ему открывал кто-нибудь из прислуги. Если везло, то Канделярия, ссужавшая его время от времени двадцатью или пятьюдесятью франками. Его долг ей перевалил уже за несколько сотен франков, иногда он отдавал ей в начале недели кое-что по мелочевке из своих карманных денег. Так сказать, из тактических соображений, ведь все равно придется обратиться к ней еще не раз.

С сотней франков в кармане в баре «Grand Hotel des Alpes» делать в общем-то нечего, зато здесь обслужат как человека, а Конрад Ланг сейчас нуждался именно в этом. Барменшу, работавшую в это время дня, звали Шарлоттой, и она называла его Кони, как бы на правах старой знакомой. Будучи уже немолодой, она помнила его еще с тех пор, когда он, бывало, жил здесь в верхнем люксе, где такая роскошная анфилада комнат. Ага, значит, когда он жил здесь с Томи. Томи — в люксе, а он в номере под ним этажом ниже. Но тогда, рассказывала Шарлотта, у нее еще не было нужды работать. Тогда она была как и он — не то чтобы богата, но все же ни от кого не зависела.

— Твое здоровье, Кони! — сказала она, подавая ему «negroni».

— «N"groni». — говорил он каждый раз, — идеальный drink для этого времени суток: на вид — аперитив, а действует не хуже коктейля.

Стакан, что принесла Шарлотта, был всего-навсего вторым. На третий еще хватит, включая шампанское для Шарлотты, которое она каждый раз по его знаку наливала себе в узкий высокий бокал и ставила позади себя рядом с пепельницей, где дымилась ее «Stella Filter».

— Yamas! (Твое здоровье! (греч.)) — сказал Конрад и поднес стакан к губам. Его правое ухо все еще гудело от удара Урса по воротам, а рука дрожала больше чем обычно.

В баре было почти пусто, как всегда в предвечернее время. Шарлотта расставляла по столикам серебряные вазочки с солеными орешками. Сквозь гардины пробивался сумеречный свет. Чуть позади стойки, рядом с кассой, уже горела лампа, в пучке света, исходившем от нее. кружился синий дымок от сигареты, оставленной Шарлоттой. Роджер Уиттакер пел «Smile though your heart is aching» (Улыбайся, даже если душа болит (англ.)), а за столиком возле самого рояля слышалось звяканье чашек сестер Хурни, как всегда молча пивших чай и дожидавшихся пианиста.

Обеим сестрам было далеко за восемьдесят, вот уже несколько лет как они живут в «Grand Hotel des Alpes». Как и некоторые другие, не унаследовавшие двенадцати процентов дохода пивоваренного завода, они поселились в доме для престарелых. Обе тощие и хлипкие, а их бесформенные ноги в медицинских эластичных чулках телесного цвета, выглядывавшие из-под платьев в крупных цветах, выглядят как сардельки. Каждый раз, когда сестры торжественно входили в бар, Конраду Лангу вспоминалось далекое прошлое. Такое далекое, что в памяти всплывала даже не картинка, а только какое-то теплое, давно забытое ощущение, и он не смог бы описать его, но оно всегда вызывало у него добрую улыбку, которую сестры Хурни каждый раз оскорбленно игнорировали.