Смейся, Принцесса!

«Тим!» – взорвалось в сердце, и я пошатнулась, потеряв на некоторое время ощущение реальности происходящего. Тим. Да. Тим. Меня больше ни за что не могли казнить. Ни за что. Только за Тима. За чувства к нему.

«Вот этот день и наступил, – пролетела фраза, от которой стало нестерпимо смешно, а затем обжигающе холодно. Нужно выпрямить спину. Нина Филипповна справилась, и я справлюсь… Где же Тим? У него теперь будет куча неприятностей!»

Я знала, что все это однажды произойдет, но одно дело представлять, а другое – стоять посередине зала перед Эдитой Павловной, Корой, Семеном Германовичем и Лерой. Стоять и ждать…

Картинка перед глазами затуманилась, и голос дяди коснулся моего сознания не сразу.

– …здесь присутствует моя дочь, но тем не менее я произнесу то, что обязан… Ни для кого не секрет, что ваша дочь, Эдита Павловна, позволила себе интрижку с Абакшиным! Я говорю – интрижку, потому что не желаю…

– Я бы попросила вас сократить свое выступление, именно потому, что здесь ваша дочь! – резко перебила бабушка.

– Я устал плясать под вашу дудку! – взвился Семен Германович, но осекся, вытер ладонью пот со лба и сделал несколько шумных вдохов и выдохов. – Мои нервы на пределе, – буркнул он и сосредоточил свое внимание на мне. – Анастасия, мы тебе так верили, возлагали надежды… – Издевательских ноток в голосе дяди было предостаточно, я видела, как он постепенно успокаивается, как быстро его глаза наливаются местью. – И, кажется, зря. Да, жена мне изменяла, и, не желая повторения подобных историй, я установил в ее машине прослушивающее устройство.

– Представляю, сколько сил ты на это потратил, дорогой, – усмехнулась Кора и положила ногу на ногу.

– Меня не интересует твое мнение, – отчеканил Семен Германович и вынул из кармана сначала мобильный телефон, а затем маленькую черную коробочку с цепочкой, похожую на брелок. – Я записал, все записал… Впрочем, вы это уже слушали, но теперь пришел черед нашей замечательной Анастасии.

Лера округлила глаза и посмотрела сначала на Эдиту Павловну, а затем на меня. Для нее это тоже было новостью и, пожалуй, шоком.

Вчера мы с Тимом катались на машине Коры… Да, катались…

Сложив крылья, я стремительно полетела на дно бездонной пропасти. Хотя, нет, у этой пропасти было дно, усыпанное битым стеклом, ржавыми изогнутыми гвоздями, острыми камнями, железными шипами… Как неожиданно, как быстро… То есть я ждала, постоянно ждала, но в глубине души надеялась, что никто не узнает, что однажды я скажу сама… Или мы вместе с Тимом… Мысли разбежались в разные стороны, сердце практически перестало биться, и я наконец прочувствовала происходящее до кончиков ногтей.

Прятаться больше не придется, тайное стало явным…

Чем закончится разговор и сегодняшний день? Взглянув на Эдиту Павловну, я поняла, ей известен ответ на этот вопрос, каждая морщина на ее лице говорила: «Решение принято». Но мне не удалось прочитать мысли бабушки. О, как же я желала поймать хотя бы слово в ее зелено-коричневых глазах! Только бы у Тима не было неприятностей! Только бы не было! Но разве такое возможно?.. Где он сейчас, где? Лучше не приезжай, пока не приезжай, я сама… что-нибудь придумаю… Да, сама.

Я вспомнила, как Нина Филипповна, стоя перед Эдитой Павловной, произнесла тогда: «Мы любим друг друга». Эта фраза сейчас показалась чужой, не моей, она принадлежала тете, но все же стало легче. Немного вытянувшись, расправив плечи (почти), я приготовилась отправиться в ад.

– Вот, пожалуйста, – торжественно произнес Семен Германовичем, и по залу полетели наши с Тимом голоса: «Невозможно скучаю по тебе. Всегда… Ты бессовестно украл мои слова… Вообще-то хорошо, что под ветровку ты надела только футболку, так добраться до тебя гораздо проще… Я приду к тебе ночью…»

У Семена Германовича не получалось устоять на месте. Пытаясь справиться со злобой и черной радостью, он немного пританцовывал и постоянно щурился, точно наводил на меня прицел. Каким же гадким и мерзким он был в этот момент… Каким гадким! Таракан, таракан, тараканище…

В кривой торжествующей улыбке Семена Германовича присутствовало столько желчи, что у меня во рту появился привкус горечи, а потом подступила тошнота. Я представила, как дядя пристраивал это устройство, как он следил за Корой, буквально прослушивал каждый ее день… Таракан, таракан, тараканище… Жалкий, бесконечно жалкий человек.

Я практически увидела перед собой не дядю, а маленькое рыжее насекомое с блестящими боками и длинными подрагивающими усиками. Тошноту, да, Семен Германович мог вызывать только тошноту и его предыдущие слова и поступки тоже. «Ты меня отвергала, а теперь получи, получи!» – читалось в его глазах. Самолюбие дяди было не просто задето, оно потрескалось в ста пятидесяти местах, покрылось сеткой и затряслось мелкой дрожью.