Смеющиеся глаза

— Да у него мать доярка. В поселке живет. Медаль получила. И в Кремль ездила, — вдруг раздался чей-то голос.

Я оглянулся. Это говорила медицинская сестра. Она, конечно, понимала, что ребятишки играют, но хотела, чтобы все было по-настоящему или, как говорят малыши, «взаправду».

На лице Светланки появилась сияющая улыбка.

— В Кремль? — восхищенно переспросила она и тут же приняла решение: — Значит, свой. Проходи без пропуска!

— Да ты настоящий пограничник! — весело сказал я, подходя к ней. — И уже совсем-совсем выздоровела.

— Совсем-совсем! — счастливо повторила мои слова Светланка и радостно зажмурила глаза. — А приедет мама, мы соберемся и покатим в Москву. И я тоже в Кремль пойду. А потом опять вернемся на заставу.

Вечером я отправился в госпиталь, чтобы навестить Костю Уварова. Нагорный уже успел побывать у него. Костя встретил меня как старого знакомого.

— Ну, как твое здоровье? — спросил я его.

— Ничего, я живучий, — весело улыбнулся Костя.

Я сказал, что скоро собираюсь уезжать.

— Жалко, — искренне проговорил он. — Так мы и не порыбачили как следует. Теперь, как лед установится, буду лунки прорубать и на мормышку ловить. Зимний лов интересней летнего.

— Зачем же ты больной на поиск отправился тогда? — поинтересовался я. — Видишь, к чему это привело.

— Верно. Толку не вышло, — с досадой произнес Костя. — Невезучий я. Да и вообще…

— Что «вообще»? — вырвалось у меня.

Костя помолчал немного, а потом стал говорить. Чувствовалось, что нелегко ему высказать свои мысли.

— Вы знаете, я даже рад, что меня ранило.

Я с удивлением посмотрел на Уварова. Он перехватил мой взгляд, понял меня.

— Вы не удивляйтесь. Радости, конечно, в этом мало. Но… Полежал я тут и со стороны посмотрел на нашу службу. Сравнил себя с ребятами… Начинал службу я не здесь. Сколько меня на другой заставе наказывали, в нарушители зачисляли, а я еще злей становился и сам себя никудышным считал. А сюда перевели — другое дело. Капитан во мне человека увидел. На границе меня сколько раз учил. Пустит вперед и все замечает, что я делаю хорошо, что неправильно. И маскировке учил, и наблюдать, и след определять. И про любовь рассказывал. Не на границе, конечно. Да что толковать… Люди мне добро делают, а я…

— Значит, после службы на целину?

— Раздумал я… — Костя махнул рукой, давая понять, что с этим замыслом покончено раз и навсегда.. — Там самое трудное время прошло, первым интересно было… На сверхсрочную проситься буду, как отслужу. Без границы — целина не целина. Да и Зойка к тому же…

Костя запнулся, опять махнул рукой и довольно засмеялся.

20

Каждая поездка в неизведанное обогащает творческий багаж журналиста. Я был очень доволен тем, что побывал на границе, что попал именно на заставу Нагорного. Мне нравилось бродить по мокрым от только что промчавшегося ливня лесам, дышать едва уловимыми запахами лесных туманов, ночами смотреть на тихий огонек в одиноком окошке дежурного. Я сдружился с людьми, чья судьба была суровой и в то же время завидной, и решил, что отныне посвящу пограничникам значительную часть своего творчества.

На заставе я окончательно убедился в том, что сколько бы журналист ни жил среди тех людей, о которых он хочет написать, ему все мало и как студенту обычно не хватает одного дня, чтобы полностью подготовиться к экзаменам, так и журналист, приступая к реализации своего замысла, никак не может отделаться от мысли, что, побудь он в командировке еще один лишний день, материал был бы значительно богаче и удалось бы раскопать как раз те факты, которых сейчас недостает.

Не знаю, сколько бы я еще прожил на заставе, если бы не получил почти одновременно письмо от Ирины и телеграмму из редакции. Ирина писала, что уезжает с экспедицией в пустыню Кара-Кум, и просила приехать, чтобы мы могли хотя бы несколько дней провести вместе. Прочитав письмо, я задумался. Ветер дальних странствий все время разлучал нас, и, кажется, в году мы были вместе не больше месяца. А ведь ушедшие годы не вернуть. И все же, снова сказал себе я, такая разлука лучше тихой и бесцельной жизни под одной крышей. Каждый раз, возвращаясь домой, мы привозили с собой частицу настоящей жизни.

Телеграмма, подписанная редактором, коротко напоминала мне, что пора возвращаться.

Откровенно говоря, мне не хотелось уезжать в самый сложный для Нагорного период жизни. Но всегда ли мы вольны распоряжаться собою? Ведь жизнь диктует нам свою волю, и мы не можем не считаться с ней. Мне вспомнились слова Левинсона: «Нужно было жить и исполнять свои обязанности».

Я показал телеграмму Нагорному. Он устало и недоуменно посмотрел на меня. Глаза его говорили: «Останьтесь. Мне очень трудно». А вслух он сказал совсем другое:

— Значит, пора? Скоро и мне на сессию в институт. Время идет чертовски быстро.

Я сказал ему, чтобы он обязательно побывал у меня, когда приедет сдавать экзамены, и, попросив у него блокнот, вписал на одной из страничек свой домашний адрес.

Мария Петровна встретила мое сообщение об отъезде совсем по-иному. Она почему-то всплакнула и попросила обязательно повидать Нонну.