Смех под штыком

«Усенко — добродушный казак. Но он и головы рубит с усмешкой. Раненая правая рука его чуть-чуть зажила, висит на перевязке, но это не мешает ему итти в бой во главе конного отряда. У него большая популярность, но он, кажется, не тянется к власти. С ним не нужно ссориться».

«Кубрак? Он видит как рушатся одна за другой традиции зеленых этим дерзким, пришлым офицером — и поверил клевете местных. Он ценен».

«Тут появился черноглазый, смуглый, кудрявый в английской шинели и бурке, Горчаков. Он выздоровел. О нем слышал Илья много хорошего. Он молчал: еще ничего не знает, не знает Ильи. Но этот поддержит. Глава пятой стоит своих солдат».

Остальные командиры поплетутся за старшими.

После сцены.

Стемнело. К Илье подошел Иосиф.

Пошли по общественным домам, откуда зеленые выгнали прокаженных в их квартиры, расположенные тут же. Проказа — болезнь очень заразная; больные живут колонией, и встречаться им со здоровыми запрещено. Об этой ужасной болезни говорят, что она проявляется через много лет после заражения.

Но война приучила бойцов игнорировать опасность, и теперь они, расположившись по домам на полу, ели галушки, сваренные из муки прокаженных, поджаривали сало их же зарезанной свиньи, пили воду из их кадок.

Илья вместе с Иосифом обходил помещения, весело перешучивался с зелеными, забывшими о том, что они его разжаловали, предупреждал их беречься от заразы.

Пришли к отряду Усенко. Все восемь родимых сидели у костра в сарае, ели галушки, закусывали шашлыком из свинины.

Усенко добродушно пригласил:

— Илья, сидай галушки исты: ты, верно, с утра не ел. И ты, Иосиф, сидай.

Иосиф поблагодарил за приглашение, а Илья, возбужденный вкусным запахом, охотно присел; кавалеристы предупредительно уступили ему место.

— Я и не помню, когда я ел. После боя в Геленджике столько работы… А сегодня еще ночь напролет не спать.

— А ты, Илья, закажи, чтоб тебе подавали исты, — посоветовал один из родимых. — Тебе ж некогда, куда тут человеку об еде помнить, а без этого долго не выживешь. И работать так много не надо: всего сам не переделаешь, оглоедов тут хватит — дуй их в хвост, под такую мать.

Илья не ответил. Он наверстывал потерянное за неделю и наедался в запас еще за неделю. Легко советовать, да попробуй, прикажи подать — на другой же день бунт поднимут, скажут: барином держится.

Усенко сообщил ему, что обезоружил здесь гарнизон холмских казаков в 50 человек и засадил их под стражу. Отобрал для «шлепки» человек шесть. Так как с ними? Он их всех хорошо знает.

— А вот Иосифу передайте.

— Да мы и сами управимся, только насчет утверждения…

— С Иосифом и разберитесь.

Появились гноящиеся, слезящиеся, вспухшие, бледные прокаженные с повязками на лицах, на пальцах. Они спрашивают Илью. Он только что встал от ужина, поблагодарил родимых за угощение и хотел уходить. Наткнулся на прокаженных — и брезгливо отшатнулся, не смея дышать, чтобы не вдохнуть заразу. А они подступают к самому носу, гнусят, знают, что они страшны и своего добьются. Они жалуются, что зеленые их ограбили, забрали муку и зарезали свинью.

— Разве вам не заплатили? Сколько причитается? Зеленые не грабят.

А они слезятся, гнусят, наступают:

— На что нам деньги, нам вернуть нужно.

— Что же я, из горла их выверну? Каждая армия реквизирует продукты… Обратитесь к казначею — он заплатит вам.

Тут другие гноящиеся пришли:

— По хатам лазят, грабят, часы украли.

— Кто лазит? Вы приметили их? Я проведу вас по домам.

— Не знаем, кто их знает, только вы скорей уходите: житья нам нет.

Тут выскочил взбешенный Тихон, завизжал своим фальцетом:

— Возьми часы! На что мне эта пакость! Я обменял их добровольно на свои!

— Какая же это мена: какую-то баночку сунул и скрылся…

Ушли, а Илья — к Тихону добродушно:

— И охота тебе с дрянью связываться: еще заразишься.

— Да никто к ним не лазил; ну, муку искали, картошку; свинью зарезали, а больше ничего не брали. Я и сам говорил ребятам, чтоб заразы боялись.

А прокаженные мстят, шатаются по домам, трутся о зеленых, лазят с ковшами в бочки с водой, мочат в них гноящиеся руки.

Приказал Иосиф, чтоб ни один не показывался, иначе всех перестреляет — забились в норы.

О них говорили, что они живут с женами и детей имеют…

Поздно вечером Иосиф сообщил Илье, что все благополучно, часть местных зеленых скрылась, не видно и толстяка. Испугались, как бы самих не «шлепнули».

Выстроился отряд, с которым уходил Усенко. В темноте штыки чуть поблескивали от лучей огоньков, светившихся из окон домов.

Илья говорил о помощи Красной армии, о близости разгрома врага, о торжестве встречи с красными, когда Зеленая армия вырастет в мощную силу и гордо заявит, что она свой долг перед революцией выполнила.

И эта тихая, задушевная речь человека, едва не растерзанного ими, который, казалось, забыл это, как давно прошедшее, в голосе которого не осталось и тени обиды или возмущения, — вызывала в них желание поскорей загладить свою вину, доказать, что они тоже борются и погибают, не задумываясь, за те же идеи; пробуждала в них преклонение перед силой его духа.