Смех под штыком

Им растолковали, что они всегда стояли за единство с Россией, но до полной победы над Деникиным и советской властью Черноморская республика будет жить самостоятельно; что они не признают диктатуры ни справа, ни слева.

Но англичане все-таки недоумевают: откуда оружия столько взялось у них, чтобы победить непобедимых.

Им, конечно, отвечают, что начинали, так сказать, с голыми руками, с тремя сотнями винтовок, а больше ничего не было, теперь же доблестное войско все имеет.

От такого ответа англичанин покраснел и говорит:

— Если вы в состоянии поддерживать порядок, мы признаем политический переворот, но вы должны дать гарантии, что жизни и имуществу военно-пленных и иностранцев не будет угрожать опасность.

— Мы не следуем примеру Деникина, никого не расстреливаем. Безопасность иностранцев вместе с имуществом также гарантируем.

Тут уж англичане окончательно растерялись, позволили прокатить себя на автомобиле по городу, после чего они, успокоенные видом цветущих, ничего не потерявших дачниц, уехали.

А Воронович передал командование одному из своих помощников грузинскому полковнику и отправился к своей гвардии — курортному крестьянству, чтобы готовить их к новому с’езду. Он устраивал по селам сходы, где его родимые дезертиры выносили резолюции единогласные о войне до победного конца над Деникиным и о братском союзе двух республик — молодой Черноморской с более пожившей, Кубанской.

Союз этот обещал быть плодотворным, да Кубанская рада вела игру надвое: одним махом целовала спереди Деникина, сзади — Вороновича.

Не успела молодая республика оформиться, как уже пограничный инцидент с Грузией получился. Пришлось Вороновичу выехать в Гагры, а там только посмеялись: пошутили, чтобы вытянуть его туда, показать его высокому гостю, английскому верховному комиссару, генералу Кейз.

Генерал Кейз пытался склонить его к примирению с Деникиным.

— Ведь поражение Деникина есть торжество большевиков. Разве вы этого хотите?

О нет, конечно. Воронович потому и спешит, чтобы не дать Красной армии занять Черноморье.

— Но русская армия Деникина еще не разгромлена. Получите Сочинский округ и не тревожьте его.

Но Воронович непоколебим: он — обладатель доблестной крестьянской армии:

— Никаких разговоров о мире. Комитет освобождения считайте правительством всей Черноморской губернии. Но мы идем на уступки. Мы требуем освободить побережье только до Михайловского перевала, но войска оттянуть в Новороссийск и дать гарантию не нападать на нас.

О чем люди толкуют: побережье от Туапсе до самого Геленджика уже в руках красных. Но дипломаты ничего не знают и делают вид, что все знают.

— Но Деникин не отдаст Туапсе. И как вы надеетесь удержать Черноморье?

— О, сил у нас хватит: обширная территория, естественные границы, Кубань в тылу большевиков. Кубано-Черноморская республика сумеет отстоять себя.

Сбавил тон верховный комиссар, начал юлить:

— Согласны вы на мирные переговоры с радой?

— Мы находимся в добрососедских отношениях с Кубанью. Комитет освобождения предложил раде начать переговоры.

— В таком случае, может быть, господин Воронович поедет в Екатеринодар для немедленного заключения соглашения с радой?

— Согласен. Но я должен получить в Сочи полномочия.

Генерал Кейз рад находке, не отпускает ее от себя, усаживает ее на свой миноносец и везет в Сочи. Но шторм помешал туда заехать, и повез Кейз безполномочного вождя в Новороссийск.

Оставил свою находку в собственном кабинете, в домике директора цементного завода, а сам начал хлопотать о признании ее властям. С’ездил к генерал-губернатору Лукомскому — вернулся расстроенный: тот требовал выдачи находки. Генерал Кейз сам поехал к Деникину в Екатеринодар — и оттуда вернулся расстроенный. Деникин и слышать не хочет про какого-то Вороновича, не разрешает договариваться с радой и требует от Черноморской республики сложить оружие, в награду за что обещает провести скорое и правое следствие. Он передал также Кейзу, а по сути — Вороновичу, что его зеленые разбиты на Лоо и положение на фронте изменилось.

Тогда Воронович поднялся, одернул свой френч «а-ля Керенский» и процедил:

— Оружия не сложим. С Кубанью через голову Деникина договоримся. Прошу проводить меня в Сочи.

— Как хотите, очень, очень опечален.

И доставили Вороновича обратно в Сочи, в его виллу. А тут подготовка к чрезвычайному с’езду на полном ходу: сходы, прения, резолюции, наказы… Он пьянел от счастья, исходить начал в речах. Разгорелась борьба. Все требуют представительства на с’езде. Воронович самые почетные места отводит своему любезному крестьянству, почивающему после побед в теплых хатах. Предоставил для мебели и места рабочим и их профсоюзам. Тут Иванков появился в своей рваной ермолке, ухмыляется в скобелевскую бородку. Он просит мандатишко для фронтовиков: за что кровь проливали. Воронович скорчил гримасу: лезут со своими фронтовиками, знает он их — голытьба, пустодомщина, все пленные да красноармейцы. Но от своей армии не убежишь — пришлось и ей дать места, по одному мандату на роту.