Смех под штыком

— Ехал я харьковским курьерским поездом, слышу кричат: крушение… Тока успел я подумать: «Мама, спаси мене!» — и всхлипнул, покатились слезы; вытирая их, он продолжал: — Все завертелось… Открыл глаза — кругом человеческое мясо, а я невредим… Брат, давай поцелуемся.

Тут Илья не выдержал, ему стало стыдно этой сцены, и он, осторожно освободившись, бросил:

— Нужно занимать места, а то еще останемся, — и торопливо ушел.

Ему удалось сесть в солдатский вагон. В ожидании отхода поезда он вышел на площадку вагона и увидел на перроне инвалида-казака. Тот ругался, грозил этому железному, бесчувственному чудовищу-поезду, шатался на своих костылях, но не мог взобраться в вагон.

Над ним сжалились солдаты, помогли ему подняться на площадку, где стоял Илья. Казак не хотел итти внутрь вагона. Снова заговаривал с Ильей, но тому тяжело было его слушать и он спрятался от него.

Мать Ильи уже три недели сидела в тюрьме. Ее истязал хищный Рыжик, без цели, без смысла, ради жажды крови и мести.

Приезд в Новороссийск.

Скорый поезд тащился всю ночь, скрипел, брюзжал, как старик. Боялись крушения. Харьковская трагедия насторожила. Но утром, когда ослепительно блистало солнце и на западе выросли дымчатые, розоватые горы, поезд мчался весело, пыхтя и отстукивая такт.

Илья радостно любовался этими надменными горами, где хозяйничают таинственные зеленые, и мечтал, как он будет ветром скакать там, поднимать, организовывать зеленых; подчинит их своей воле и поведет к победам. Ему рисовались фантастические картины, как он усадит этих зеленых, как пассажиров, на несколько поездов с разных станций, подвезет к Ростову или Таганрогу, или выедут в Донбасс и — здравствуйте! — Красная армия пришла. Не успеет враг опомниться, как зеленые рассыплются по городу мелкими группами и тихо, без выстрелов, обезоружат гарнизон, разгромят учреждения. Только разнесется ужасный, как дыхание преисподней, слух: зеленые в городе! — А они уже нахозяйничали, вооружили десятки тысяч рабочих, унеслись дальше.

Вот уже поезд катит у зеленых гор, мимо белых, веселеньких хат, спрятанных в листве деревьев. Около них мирно, лениво пасутся коровы. И везде — кустарник, кустарник, как руно барашка.

Поезд торопится к морю, к теплу, к конечной цели. Илья жадно впивается в горы: скорей разгадать их тайну, скорей туда, где легендарные 20 000 зеленых! Как здесь тепло! Всего несколько дней назад он мерз на цементном полу; казалось, вот-вот морозы ударят, а здесь все еще весна. А поезд огибает горы, словно показывает их красоты, ринулся в чащу, теснину, понесся в диких дебрях.

Вдруг с грохотом ворвался в черное душное подземелье. Что это? Пропасть, четвертое измерение?.. Как долго, душно, томительно!.. Тоннель. Брызнул свет. Облегченно вздохнули. Снова тоннель…

Еще веселей мчится поезд под гору. Вдали вырос большой город. Какой он чудесный! — обступил голубую бухту и любуется в нее. Море! Какое раздолье!

Поезд подкатил к подножью высоко взобравшейся станции, паровоз весело свистнул, отфыркался и виновато замер. Вагоны отчужденно нахмурились, недовольные, что их веселый бег кончился. Пассажиры вывалились из вагонов и — скорей, скорей отсюда, точно они провинились, украли от жизни веселье, лучи солнца, а город оставили грустно-задумчивым. Молча разбегаются пассажиры; подозрительно молча встречает их город.

Вот отделилась маленькая, в черном пальто девушка. Она с трудом тащит большой чемодан и, опасаясь, что у нее отнимет этот нахмуренный город ее дорогую ношу, она нервно торопится, уходит в поселок. За ней следит, не теряет из виду, небольшой, в шляпе и сером английском пальто. И у него — чемоданчик, для виду, пустой. А за ним наступает рослый, энергичный, сбивающий камни своими «дредноутами», солдат в серой, помятой шипели. И у него — вещи: узелок в руках как кадило треплется.

Цементный город, цементная, прибитая дождями пыль, Цементные камни. Спутники идут друг за другом поодаль, кружат узкими закоулками, поднимаются в гору; под ногами их звонко хрустят черепки камней.

Девушка украдкой оглянулась и нырнула в калитку. Серый прошмыгнул туда же. Солдат двинул калитку «дредноутом», она сперепугу отскочила, взвизгнула и старательно снова захлопнулась, а он взбежал по ступенькам каменного домика, прошел коридорчик, рванул дверь комнаты — и попятился: — Ха-ха! —

— Ха-ха! — Зеленая ветка в горах! Ха! Ха! Ха! Зеленая ветка!..

Рыхлый, свинцово-бледный, в исподней рубахе, с вываленным на пояс штанов животом хохочет, пучит свинцовые глаза. Но в углу, наклонившись, копается в чемодане девушка с поезда, Нюся; около нее сидит, сняв шляпу, Пашет.

Илья тоже засмеялся, сдернул шинель, скомкал ее, бросил в угол, познакомился с хозяином Пироговым и пошел к своим.

— Ну, как ехалось, ребята? — продолжал тот, расхаживая по комнате и поджидая жену, ушедшую на базар. — Никто не цеплялся?

— У меня благополучно, — отмахнулся Илья, закуривая папиросу и усаживаясь.