Смех под штыком

Он кипел от бешенства, скакал по ущелью, заглядывал в редкие хаты — исчезло начальство, а немногие зеленые равнодушно, недоумевающе выслушивали его ругань.

Наконец, нашел хату с группой худосочных интеллигентов с лирическими, бабьими голосами. Он набросился на них, требуя собрать группу, а они грелись у печки, помешивали на сковороде жареную баранину, от запаха которой еще больше нарастала у него злоба — припасли для себя, сволочи! — Жарили и аппетитно, лениво жевали. Они говорили со слезой в голосе о том, что зеленые измучились, их жажда покоя — законная, что они истосковались по своим семьям, а Илья честил их предателями, вероломно обманувшими своих товарищей, дезертирами, которые всегда прятались за чужими спинами: при красных, при белых, и теперь у зеленых. Но эти слезливые лирические тенора, очевидно, прекрасно сохранились за полтора года страданий с бабами под кустами, в землянках, без всяких удобств, у них были здоровые нервы, и они равнодушно выслушивали его ругань.

Что оставалось делать? Перестрелять? — он остался один. Уезжать одному — позорно. Бесконечно ругаться — бесполезно: разбрелись зеленые и разговаривать не хотят. Он спокойно бы отнесся к их предательству, если бы они враждебны были к советской власти, но в том-то и вся гнусь их поведения, что они ждут, с трепетом ждут прихода Красной армии, а сами не хотят воевать даже теперь, когда настал решительный момент и близка победа.

Он измучился с ними, полдня рвал горло; наконец, согнал, выстроил человек сто, а он знал уже, что местные из других отрядов перекочевали в свою, родимую, вторую беспросыпную, что в этом отряде должно быть человек двести пятьдесят. Начал уговаривать:

— Постановление командиров было итти на Кубань. Все ушли. Вы против Советов, против Красной армии?

Тут загалдели местные, брызжут слюной:

— Чего на пушку берешь? Мы два года страдали! Где вы были, под такую мать? На кого семьи бросим? Мы уйдем, а их вырежут!

— Семьи ваши охранять будет первая группа. Ей оставлено несколько пулеметов. У нас есть заложники… Вы ищите предлог, чтобы прикрыть свою трусость. Мы идем в бой, а вы?..

Долго ругался Илья, наконец, потерял всякую надежду:

— Предатели! Трусы! Придет Красная армия, я всех вас отдам под суд, и тогда горько раскаетесь! Кто за мной? Два шага вперед!

Выступило человек пятьдесят пленных — и пошел он на Лысые горы с теми, которые пять дней назад были в армии врага.

Пришел на хутор Жене — ужас. В хатах набито. Негде разместить пятьдесят человек. Лысогорцы засели в хатах, а глядя на них, засели и другие зеленые.

Снова изнурительная борьба. В третьей группе тоже нет командира. Наскочил Илья на одного сонного, пришибленного (его выбрали накануне — и забыли), тот в недоумении: чего от него хотят? Илья сам назначил командира и приказал к утру всех собрать для выступления.

Пошел в хату, где лежал больной Пашет. У изголовья — офицерская шинель, его подарок.

Сел около Пашета, энергичный, неунывающий, начал рассказывать о своих мероприятиях. А Пашет пристально, холодно, всматривается:

— Ты что, офицеров посадил в штаб? Двести человек пленных в строй поставил?

Ударило в мозг:

«Даже Пашета против меня вооружают», — и возбужденно стал доказывать:

— Мы расстреляли десять офицеров. На Фальшивом убито человек 15 — мало им этого? Это трусы клевещут, чтобы оправдать свою подлость. Мы оставили восемь офицеров заложниками — семьи не будут терзать белые. Плохо это? Этих офицеров я засажу чертить карты, печатать воззвания, приказы. Один из них вызвался итти в бой. Наконец, судил не я один, все видели. В чем же дело? Вооружил пленных солдат: они служили в Красной армии. И на это было согласие всех. Ты же знаешь, что пятая тоже из солдат белых, а это единственная активная группа. И она всегда приглашала пленных в свои ряды. Но пятая — в тифу. С кем же итти на Кубань? С местными, которые полтора года под бабьими юбками прятались? Вторая группа вероломно предала — отказалась выступить. Завтра буду выгонять лысогорцев.

Условились, что Пашет будет наблюдать за движением на побережье, поддерживать связь со всеми вырастающими отрядами, и соберет конференцию для выбора реввоенсовета; даст распоряжение Петренко, если тот появится, двигаться на Туапсе, и проследит, чтоб не растаяли из складов на Лысых горах запасы мануфактуры.

Приехал на лошади командир второй группы. Заявляет, что он был в первой группе и потому не мог повлиять на своих бойцов; теперь они согласны подчиниться Илье, но он должен учесть, что они не могут покинуть беззащитными свои семьи; они просят указать им боевой участок и пункты на Кубани, куда они будут делать налеты.

Илье ничего не оставалось, как указать ему, чтобы вторая и первая группы частью сил сходили в Эриванскую и Шапсугскую, куда придет через пару дней и сам он с отрядом.

С ночи разбушевался норд-ост, замел деревушку снежными вихрями. Только крыши выделялись белыми шапками, да окна кое-где выглядывали. Из труб вырывался тряпками теплый дым и обреченно уносился вдаль.