Смех сфинкса. Танец обсидиановой бабочки

Орнелла обратилась опять к тому ощущению неописуемой небесной любви, которая охватила ее во время медитации. И, как бы там не было, но все до единого хотят любить, хотят найти любимого и жаждут взаимности. И эта жажда покрывает все стремления и помыслы, становится ведущей в жизни человека, толкает его на подвиги и преступления, подмяв под себя все остальные приоритеты. И, как пример своим рассуждениям, Орнелла подумала о том, как в глубокой древности ее будущий муж Тэти убил ее, чтобы заполучить в жены ее младшую сестру Юйю. Разве не любовь его толкнула на это? Власти он уже достиг, обручившись с нею. Он фактически уже был фараоном. Значит, не жажда власти, а жажда любви толкнула его на преступление. «А убивала ли я кого-нибудь? – спросила Орнелла, обращаясь к себе и к тому непонятному явлению, которое, извлекая из шкатулки ее памяти, подбрасывает одно событие за другим. Почему я все-таки так патологически ненавижу Лию?»

Она понимала, что это не только ревность к Пьеру, который последнее время не сводит с нее глаз, это нечто большее. И она почему-то уверена, что докопается до этого со временем. Если в прошлой жизни она была не ее сестрой, как пытается ее убедить Пьер, а лишь дочерью сестры, то зачем же ей ее ненавидеть? Значит, где-то еще пересекались их судьбы. Но где? Интересно, все люди так же повязаны сетью причинно-следственных связей, словно густой паутиной? Не может же быть, что лишь только они четверо, а теперь еще и пятый – Захи, были в этом плотном клубке. К каждому из них должны быть привязаны еще многие, о которых они просто не знают. Так что же это получается? Весь мир – клубок человеческих сущностей, повязанных между собой? И она представила себе муравейник. «Да нет, это не муравейник, – ответила она сама себе, – это что-то неподвластное моему разуму, высветившееся благодаря упавшему на него лучику, лучику моего сознания. Как же все сложно… на Земле, а что тогда происходит во вселенной? Так могла ли я ради любви или из-за любви убить кого-то?»

И вдруг твердый песок пустыни, по которой они шли, превратился в мягкий ковер сочных трав, дюны – в каменистые скалы, а окружающее пространство покрылось густой растительностью. Она очень волновалась и куда-то спешила. Проворно проскакивая между толстыми стеблями лиан, быстро продвигалась вперед, несмотря на то, что перед ней возвышалась непроходимая стена зелени. Но так могло показаться только для непосвященного глаза. Зная особенности тропических лесов, через них можно ловко и быстро пробираться. А для нее эти дебри – родной дом. Она в них ориентируется, как на улицах обычного поселения. Она не просто взволнована. В ее душе бушует гнев, перерастающий в желание мстить. Оно застилает темной пеленой глаза, заставляет неистово биться сердце. Руки, резко двигаясь, словно их сводит судорога, отшвыривают в сторону все, что попадается на пути. Туда, туда, вперед, вперед… и видение пропадает. Все возвращается на место: пески, дюны, спутники. Только бешено колотится сердце, и вздрагивают руки. «Боже, и куда же это я так спешила? И кого же я так ненавидела, и кому я так сильно хотела отомстить? Неужели Лии? Это что, был ответ на мой вопрос?!»

Она оглянулась. Лия шла чуть сзади и смотрела вперед. Но взгляд ее был отвлеченный, и казалось, что она видит нечто другое, намного интереснее однообразия окружающей их пустыни. Наверное, тоже что-то вспоминает. И, судя по выражению лица, что-то очень приятное. В ее взгляде сквозит вдумчивая радость, а по лицу растекается блаженство. Вечно везет этой Лии. Кто же она есть на самом деле и какую роль играла в ее судьбе, пыталась понять Орнелла. Иногда на нее накатывала такая всесокрушающая злоба к этой даме, охватывала с такой силой, что была сродни амоку, так называли малайцы состояние, которое описал Стефан Цвейг в одноименной новелле: «припадок бессмысленной, кровожадной мономанчи, которую нельзя сравнить ни с каким видом алкогольного отравления». Много раз, находясь в Египте, она задавала себе этот вопрос, но ответ так и не приходил. И она перешла от этого бессмысленного занятия к попытке осознания виденного.

Пораженная своими ощущениями и теми знаниями, которые она восприняла на уровне интуиции, бесконечно удивлялась. Удивлялась тому, насколько велик, многопланов и многообразен окружающий ее мир. На всем протяжении земной истории человек пытался заглянуть за границу видимого, за грань того, что находится в области его понимания. И этого не могло не быть, потому что необъятный и неизведанный мир манил обитателей Земли своей загадочностью. Человек, постигая суть происходящего и окружающего, постигал самого себя.