Смех Циклопа

– Дальше будет лучше. Плывет, значит, римская галера, барабанщик объявляет гребцам: «Есть две новости, хорошая и плохая. Хорошая: этим вечером вы получите двойную порцию супа. – Гребцы вопят от радости. – А вот и плохая: капитан попробует заняться водными лыжами».

Молодая журналистка не впечатлена.

– У меня тоже две новости, хорошая и плохая. Хорошая – что ты тоже волен заняться водными лыжами. Плохая: только без меня. Сказано тебе, пошел вон.

– Но…

Она швыряет в него футболкой и хочет захлопнуть дверь.

– Нет, ты не можешь…

Она тянет за дверную ручку, но он подставляет ботинок. Она с размаху защемляет ему ногу, он корчится от боли и оставляет позицию. Она выталкивает его и запирает дверь.

Он принимается колотить в дверь кулаками и звонить.

– Лукреция! Не надо так!

Она выглядывает из двери.

– Ты забыл это.

Она бросает его мотоциклетный шлем, он катится вниз по ступенькам.

Перед этим она уже врубила на полную мощь «Извержение» рок-группы «Ван Халлен». Теперь она садится за письменный стол, раскладывает журналы, включает компьютер.

На мониторе портрет Циклопа.

Что со мной? Мне срочно нужно прочистить мозги. Мужик в постели в половине третьего дня, небритый и воняющий горным козлом, несовместим с предстоящим сложным расследованием, на которое я поставила все, что только можно.

Мне нужна не эта неподъемная гиря, а реактивный двигатель.

И вообще, этот тип никогда бы меня не понял, так что не будем терять время.

Сначала действовать, философствовать будем после.

13

«Почему Бог создал сначала мужчину, а женщину потом? Потому что перед шедевром ему нужно было потренироваться на черновике».

Из скетча Дариуса Возняка «Война полов с вашим участием».

14

Чиркает спичка. Загорается огонек. Рука подносит спичку к кончику самокрутки. В пламени сгорают несколько волосинок усов. Рот неторопливо выпускает дым, скручивающийся в ленту Мебиуса.

На Франке Тампести, пожарном зала «Олимпия», старая хромированная каска и толстая куртка из черной кожи с позолоченными галунами.

Глядя на огонек, он щурит глаза.

Лукреция Немрод говорит себе, что его пример продолжает парадокс насчет производителей, чурающихся собственной продукции: пожарный, играющий с огнем.

– Я уже все рассказал вашим коллегам, можете прочесть, все напечатано.

Как я погляжу, дружок, ты не понимаешь, с кем имеешь дело.

Лукреция Немрод представляет себе связку из пары десятков толстых ключей. Который из них легко отопрет эту упрямую башку?

Она начинает с купюры в 10 евро.

Деньги – это ключик, отпирающий большинство дверей.

– За кого вы меня принимаете? – оскорбляется он.

Она добавляет вторую купюру.

– Можете не усердствовать, – говорит усач и отворачивается, показывая, что разговору с ней предпочитает курение.

А если три?

Деньги исчезают в его кулаке так быстро, что ей кажется, что это сон.

– Дариус вернулся на сцену после четырех лет отсутствия. Собрались все шишки, включая министров – культуры, по делам ветеранов, даже транспорта. Полный успех! Циклоп раскланялся и не вышел на бис, скрылся за кулисами. На часах было то ли двадцать пять, то ли двадцать шесть минут двенадцатого, точно не скажу. Дариус был весь в мыле. Видно было, что два часа на сцене совсем его измотали. Он машинально, не глядя помахал мне. Видит засаду: куча поклонников перед гримеркой. Раздал автографы, поболтал, принял цветы и подарки. Все как всегда. Прежде чем уйти в гримерку, он попросил охранника ни под каким видом его не беспокоить. И заперся на ключ.

– А что потом? – нетерпеливо спрашивает Лукреция.

Пожарный так глубоко затягивается, что разом сгорает половина его самокрутки.

– Я остался в коридоре, у гримерки, проследить, чтобы никто не вздумал там закурить, это же нарушение правил противопожарной безопасности. – Говоря это, он выпускает огромное облако синего дыма. – И тут мы с телохранителем слышим из гримерки Дариуса хохот. Я решил, что он читает заготовки для следующего спектакля. Хохот усиливался, потом раз – и прервался. Я услышал стук, как будто он упал.

Молодая рыжая журналистка все заносит в блокнот.

– Говорите, он смеялся? Что это был за смех?

– Очень громкий, что называется, до икоты.

– Вы сказали, он долго смеялся?

– Нет, секунд десять-пятнадцать, максимум двадцать.

– Что было потом?

– Я же говорю: звук падения, больше ничего. Дальше – мертвая тишина. Я хотел войти, но телохранитель имел строгое приказание никого не впускать. Тогда я пошел за Тадеушем Возняком.

– Братом Дариуса?