Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни

Я стягиваю с себя одежду, в которой приехала, и надеваю медицинский костюм. Сделано. В зеркало мельком оглядываю свое лицо, просто чтобы убедиться, что не выгляжу потной и растрепанной. Никакого макияжа, потому что, как сказала одна моя знакомая медсестра: «Это грязная работа». Мой взгляд падает на отражение кулона в зеркале: Я  Т-Е-Б-Я.

Я протягиваю руку и хватаюсь за него пальцами. «Вот так всегда», – думаю я.

С одеждой и сумкой в руках я пробираюсь в одних носках в нашу новую отремонтированную (но при этом ставшую менее гостеприимной) раздевалку. Быстрыми и отточенными движениями набираю нужную комбинацию на шкафчике, и дверца открывается. Здесь у меня лежит все необходимое на следующие двенадцать часов: шариковая ручка, фонарик, ножницы, клейкая лента, голубые колпачки для капельницы, спиртовые салфетки, шприцы с физраствором, а также перманентный маркер. Я распихиваю все это по разным карманам своего медицинского костюма и вешаю в шкафчик одежду, в которой приехала.

Велосипедные ботинки отправляются на общую полку для обуви в углу комнаты, и я переобуваюсь в мои больничные ботинки на толстой подошве. Оставляя рабочую обувь в больнице, я защищаю свой дом от многочисленных больничных микробов. Затем закрепляю свой бейдж с именем на груди, завершая превращение из обычного человека в медсестру. Мой обед, каким бы он ни был, отправляется в холодильник для персонала, и я включаю свой боевой настрой, мысленно отодвигая на задний план воспоминания о приятных домашних радостях.

Смена длится 12 часов. На протяжении которых в моих руках будут жизни нескольких людей, а я буду пытаться навести порядок в хаосе человеческих болезней.

Среди всех тех неопределенностей, что несет дежурство в больнице, одно я знаю наверняка. Готова ли я делать свою работу? Да. Сегодня и каждый день, во имя моих пациентов – и нет другого варианта; ответ всегда должен быть и есть утвердительный – только «да», и никак иначе.

1 7.03

На своем этаже я оказалась в 7.03. Должна была ровно в семь, однако я частенько вот так «опаздываю» – мой небольшой и весьма незрелый акт неповиновения.

Первой инструкцией, которую мне дали в больнице, была: «Если ты придешь пораньше – это вовремя, а если придешь вовремя – то уже опоздала». Про «а если ты опоздаешь…» не было и речи. Опоздание – это такая катастрофа, о последствиях которой лучше не говорить. Я же пришла на работу на три минуты позже положенного времени, и ничего ровным счетом не случилось.

Мои глаза широко раскрыты, мышцы напряжены, хоть в самом начале утренней смены редко случается что-то серьезное. На этаже достаточно тихо, и слышно, как слегка скрипит обувь, пока я иду. В «хороший день» в больнице вообще мало что происходит раньше восьми или девяти утра.

На сестринском посту сидят медсестры с ночного дежурства – они похожи на птичек, которым только и хочется, что спрятать свои уставшие головки под крыло. По их измученным лицам с тяжелыми веками сразу становится понятно, насколько трудно не спать и сохранять бдительность всю ночь напролет. Я редко работаю по ночам, однако когда работаю, то чувствую все это на себе. Я впадаю в ступор в два ночи, а потом снова – в четыре утра. Крепкий больничный чай, паршивый кофе, диетическая кола из торгового автомата – все это помогает, однако без помощи фармацевтики оставаться бодрой на протяжении всей ночи невозможно, а я не собираюсь связываться с таблетками. На следующий день, даже если я просплю чуть ли не до самого вечера, у меня такое чувство, будто на глазах пелена.

Вместе с тем ночью есть и свои плюсы. В это время в больнице гораздо спокойней, да и присматривать за спящими пациентами – куда более умиротворяющее занятие.

По ночам люди сталкиваются лицом к лицу со своими самыми потаенными страхами, они открыто говорят о смерти. В темноте мысли о смерти некоторых пугают гораздо меньше.

– Как прошла ночь? – спрашиваю я Линду, медсестру, сидящую на сестринском посту ближе ко мне.

– Спокойно, – отвечает она.

– Ну да, для тебя! – раздается возглас Мелани, не сводящей глаз с экрана компьютера.

Я удивленно поднимаю брови.

– Перевод в интенсивную терапию, – поясняет Линда.

– Кого? – спрашиваю я в надежде, что это не кто-то, кого я знаю. Мы все привязываемся к определенным пациентам и их родным. Если кто-то из них посреди ночи оказывается в отделении интенсивной терапии, то, как правило, это не значит ничего хорошего.

– Новый пациент. Мы его не знаем. Приехал к родным из Огайо.

– Брр. Паршиво. Вот тебе и испорченный отпуск.

– Ага, родственники были напуганы до чертиков – давление у него было где-то семьдесят на сорок, и он валялся на полу со стекающей изо рта слюной.