Смерч войны

Автор не совсем прав. Почему «Совершенно верно!», если Германия проиграла войну на два фронта? Сомнительно и замечание насчет «равноценности любой коалиции». Но Гитлер, очевидно, принял к сведению ультрапатриотические заклинания Рохса, в том числе и о роли фюрера, и это отчасти объясняет, почему он повторил ошибки кайзера и Гинденбурга, развязав войну на два фронта, и последовал примеру шведского короля Карла XII и Наполеона, напав на Россию. Гитлер гордился своими историческими познаниями, однако история, похоже, его ничему не научила.

Судя по карандашным пометкам на полях четвертой главы книги о Шлиффене, Гитлер обратил внимание и на такое утверждение Рохса: «После того как будет разрешена проблема Франции, уничтожена английская армия и Германия победоносно укоренится на Сене, все остальное, по Шлиффену, устроится само собой». По мнению Рохса, Шлиффензнал, что российскую армию надо рассматривать «как еще одного врага» и сражаться в случае необходимости «против русских орд»[268]. Поскольку Гитлер скорее всего аннотировал книгу до 29 июля 1940 года, когда он приказал Кейтелю готовить план вторжения в Россию, его карандашные пометки свидетельствуют о том, что фюрер задумал нападение на Советский Союз еще раньше, впервые сделав недвусмысленные намеки на такую перспективу шестнадцать лет назад в «Майн кампф». По крайней мере можно утверждать, что идея вторжения в СССР приобрела четкие очертания в 1940 году под влиянием образа некоего вождя, способного «сокрушать все препятствия и любые противодействия» преимущественно силой воли, которая, подобно силам природы, делает фюрера и его армию «равноценными любой коалиции». Как бы несуразно это ни звучало, похоже, так оно и было.

Напав на Советский Союз, не поставив прежде на колени Великобританию, Гитлер совершил очередную грубейшую ошибку. Естественно, он недооценил способность русских людей спокойно переносить мучительные испытания. Но его действия вызывались и глубокой озабоченностью своей смертностью. «Я хорошо знаю, что не дотяну до среднего возраста обыкновенного человека, — признавался фюрер в кругу избранных, объясняя, почему он «не пропивает и не прокуривает жизнь»[269]. Поздним вечером 17 октября 1941 года в разговоре с рейхсминистром Фрицем Тодтом и гауляйтером Фрицем Заукелем о европеизации степей Гитлер сказал: «Я не увижу всего этого, но через двадцать лет Украина станет родным домом для еще двадцати миллионов человек, помимо коренных жителей»[270]. Гитлер был убежден: никто, кроме него, не решит задачу расширения Lebensraum, но знал, что жизнь его будет коротка, и потому стремился ускорить приближение заветной цели. «Мне повезло, что я занялся политикой в тридцать лет, — говорил он в конце 1941 года приближенным. — В сорок три года я стал канцлером рейха, а сейчас мне пятьдесят два… С возрастом оптимизм иссякает. Пружины слабеют. После неудач 1923 года («пивного путча» и заточения в Ландсберге) у меня было только одно желание — вернуться в седло. Сегодня я на это не способен. Осознание своей неспособности деморализует»[271].

Отчасти ощущение уходящей энергии побудило Гитлера начать Мировую войну чуть ли не сразу после того, как ему исполнилось пятьдесят лет (в апреле 1939 года), а затем напасть и на СССР.

Конечно, свою роль сыграли и три главных стержня его политико-идеологического кредо. Как отмечал Йен Кершоу, фюрер руководствовался тремя основными и неизменными догмами: Германия должна доминировать в Европе, раздвинуть Lebensraum и свести счеты с евреями[272]. Этим постулатам Гитлер оставался верен с двадцатых годов и до конца своих дней. Все они могли быть реализованы только завоеванием России, и ни один из них не мог быть воплощен в жизнь по отдельности.

Можно привести и другие мотивы. 1 февраля 1941 года Гитлер вызвал к себе Федора фон Бока, получившего звание фельдмаршала во время массового награждения высокими чинами 19 июля 1940 года, и принял его «чрезвычайно радушно». Судя по дневниковой записи фон Бока, фюрер сказал ему: «Джентльмены в Англии не столь глупы. Они скоро поймут, что продолжать войну бессмысленно, если мы повергнем Россию». Бок спросил: «Возможно ли принудить русских к миру?» Гитлер ответил: «Если оккупация Украины, падение Ленинграда и Москвы не заставят их подписать мир, то мы пойдем дальше, по крайней мере до Екатеринбурга»[273]. Поскольку Екатеринбург, с двадцатых годов называвшийся Свердловском, находится в 880 милях к востоку от Москвы на Урале, то нет никаких сомнений в том, что Гитлер был уверен в легкой, скорой и полной победе. Затем он добавил со странной улыбкой: «Я полагаю, что мы пройдем по России как ураган». Сказав это, фюрер убрал свою непонятную ухмылку.