Смерч

Солдаты залегли за колесами автомобилей.

Из тридцати боеспособных осталось двадцать шесть человек. Один пулемет, двадцать пять автоматов. Против них — пять пулеметов.

— Приготовить к взрыву установку! — бросил Чулков Колесникову.

— Как?! Почему?!

— Ты сам это сделать в состоянии?

— Рука… Трудно мне.

— Сиволобов!

Подбежал прятавшийся за установкой солдат с лицом в черных точках. Его когда-то обожгло пламенем из сопла ракеты.

— Взорвете установку по моей команде. Знаете, как это делается?

— Сумею. Обучали.

Старшина Колесников плакал. Крупные слезы ручьем катились по щекам.

— Сиволобов, быстрее! Колесников, ложись!

— Иди ты… Я… я умру с установкой! — Старшина полез в кабину.

Но силы оставили его, он упал.

Горло Чулкова перехватило спазмой. Но существовал строжайший приказ о соблюдении военной тайны. В сложившейся ситуации установку с отказавшим мотором необходимо было взорвать. Чулков подал знак глазами двум солдатам. Они подхватили Валентина на руки и бегом устремились с ним к грузовику.

Уже доносился стрекот мотоциклов. Неподалеку стонал раненый. Пули свистели над головой, со звоном сыпались стекла кабин.

Мотоциклы мчались, как на параде, били из всех пулеметов. Пули решетили автомобили, вот-вот могли угодить в бензобаки.

— Огонь!

От первой же очереди взорвался средний мотоцикл, завалились набок еще две машины. Залп был внезапен и силен, а этого гитлеровцы не ожидали. Оставшиеся машины, круто развернувшись, помчались назад.

— Сиволобов, отбой! — Денис махнул солдату рукой. — Установку на буксир. Бегом!

Колесников выбрался из кабины грузовика, смешно засеменил к Денису, обнял его здоровой рукой.

— Ну, спасибо, лейтенант! Вот спасибо!

— За что благодаришь-то, чудило?! Не сбей мы фрицев — взорвал бы…

— Да все, все я п-понимаю! — от волнения и пережитого страха Колесников заикался. — Но ведь жалко. Душа разрывается.

Когда уже подъезжали к расположению полка, Денис вдруг подумал, что сегодня, будучи под пулями, мог легко погибнуть, но не испытывал страха ни тогда, ни сейчас. Он понимал: это была не смелость, а странное равнодушие к себе. Оно происходило от угнездившейся в груди тупой боли. Словно бы от него отсекли какую-то важную часть и рана непрерывно кровоточила. В бою эта боль отпускала. И чем острее была опасность, тем менее ощутима становилась боль. Опасность спасала от мыслей о Гале, от страданий…

«Мне бы не комсомольцами руководить, мне бы в разведку, во вражеский тыл», — подумалось ему.

И тотчас Денис должен был признаться себе: нет у него достаточного хладнокровия, чтобы стать разведчиком. Иначе не вел бы огонь прямо через борт «виллиса», не бегал бы напрямую под огнем… Узнай обо всем этом Назаров — не доверит больше ему, лейтенанту Чулкову, и самой пустячной самостоятельной операции.

Выход один: зажать боль в кулак.

Глава вторая

1

Бои не стихали ни зимой, ни весной. Немцы теряли город за городом, пункт за пунктом. Многие оказались в плену. От былой наглости сдавшихся гитлеровцев не осталось и следа. А давно ли они уверенно доказывали, что пленение их — случайность: русских сомнут и раздавят, и тогда они поглядят, кто у кого будет в плену. Денис Чулков еще на правом берегу Днепра слышал такие речи.

Совсем иным стал пленный сорок четвертого года. Как из игрушечного резинового тигра выпускают воздух, так испарилась и уверенность гитлеровского солдата в победе. Не надо было быть психологом, чтобы обнаружить в них душевный надрыв, психический надлом. Обычные, сказанные в полный голос слова заставляли пленных вздрагивать и затравленно озираться. Приниженные, неряшливые, они умоляли взглядами и взывали к состраданию. Эта их покорность судьбе наводила на мысль: таких сейчас немало в гитлеровской армии.

— Ага, проняло вас, гадов! — торжествовали солдаты.

Один из унтер-офицеров рассказывал и удивительное, и смешное. По его словам, для пленного в русском лагере самая легкая смерть — это гибель от лап медведя. Пропагандистская машина фашизма делала свое дело: русские именовались дикими варварами, питающимися чуть ли не сырым мясом и человеческой кровью.

В руки Чулкову однажды попал уникальный документ. Он принадлежал обер-лейтенанту, четырежды награжденному и дважды раненному, которого отправили в штаб как «языка».

Документ этот передал комсоргу подполковник Виноградов. Развернув бережно завернутый в целлофан, сложенный вчетверо глянцевый лист бумаги, изъятый у пленного, Денис попытался было самостоятельно разобраться в готическом шрифте, но его знаний немецкого было недостаточно.

— Что это? — спросил он.

— Молитва.

Взглянув в улыбающиеся глаза замполита, Чулков с недоумением переспросил:

— Молитва?! Странно. Не очень-то немцы благочестивы.

— Не были, да стали. Много раз уже находят в бумажниках офицеров такие вот божьи охранительные грамоты. Потрудитесь вместе с переводчиком и расскажите об этих индульгенциях комсомольцам. Я в готическом слаб, только общий смысл схватил.

Над переводом пришлось основательно попотеть. Эту молитву Денис прочитал на комсомольском собрании во втором дивизионе: