Смерш-2

— Не стоит демонстрировать свою догадливость, тем более что это в тебе говорит канал связи с менталом, полем общей информации Земли.

— А ты ее… очень любил?

Тарас горько рассмеялся, кивнул:

— Ты заговорил, как мальчик с романтическим воображением. Эмоции людей Круга полней и разнообразней, и любят они не так, как обычные люди, но я ее… Елинаву… любил!

— Лучшее лекарство от любви — другая любовь.

Горшин отвернулся.

— Может быть. Но произойдет это, видно, не скоро, ибо та женщина, которую я полюблю, еще не родилась. — Лицо его приняло сердитое выражение. — Хватит, капитан. Я и так сказал слишком много. И времени у меня в обрез.

— Нужен совет, — признался наконец Матвей. — Похоже, я вышел на одного из боссов Купола.

— Банкир, Летчик, Мэр?

— Банкир. — Матвей едва пришел в себя от шока. — Ты знаешь?!

— Я много чего знаю.

— И ничего не делаешь, чтобы ликвидировать главных виновников разрухи и беспредела?

— Во-первых, почему ты уверен, что я ничего не делаю? Во-вторых, сделать это не так-то просто, не физически — социально: уберешь одних, на их место придут другие — надо ликвидировать систему! Что это такое, не мне тебе объяснять. В-третьих, если все буду делать я, на кой черт тогда вы, люди? Герои-одиночки, толпы поборников справедливости, служители демократии, радетели за всеобщее добро и благо? И в-четвертых, существует так называемый принцип Питера, заключающийся в том, что каждый служащий продвигается по иерархической лестнице до тех пор, пока не достигнет уровня своей некомпетентности. Ты еще не достиг, работай самостоятельно. Есть и «в-пятых», но оно не столь существенно.

Матвей сглотнул, чувствуя себя так, будто ему влепили пощечину. В голову ничего не лезло, хотелось встать и уйти… и в то же время остаться и выяснить, не смеется ли хозяин… и еще было желание залезть в ванну и забыть обо всем.

— А что такое «в-пятых»? — услышал он собственный голос.

Горшин белозубо засмеялся:

— Молодец, не сдаешься. В-пятых, свои задачи я определяю себе сам. Еще есть вопросы?

— Нет. — Матвей встал и направился к двери из квартиры-грота Горшина, с порога оглянулся: — Привет иерархам.

И вышел. Ответа Горшина: «Memento mori» — он уже не слышал.

УДАР КИНЖАЛОМ

Луна, раздвоенная, как язык змеи, залила все вокруг мертвенно-синим светом, и оттого пейзаж казался незнакомым, неземным, хотя Матвей висел в воздухе над городом, может быть, и над Москвой. То, что он висел, не падая и ни на что не опираясь, не удивляло, как и отсутствие признаков жизни в городе под ногами. Все было в порядке вещей: город спал. То есть он спал, как живое существо, большое, сложно организованное, но существо, причем больное, потому что Соболев видел опухоли и мертвые пятна на теле города-существа, прекрасно понимая при этом, что это за болезнь.

— Запоминай, — беззвучно шепнул кто-то внутри, и Матвей послушно стал запоминать рисунок улиц, площадей, зданий, кварталов, отмечая скопление мертвых пятен и опухолей над ними.

Пейзаж вздрогнул, поплыл под ногами, все быстрее, быстрее, смазался в фосфоресцирующую полосу, а когда движение прекратилось, Матвей увидел, что стоит посреди черно-фиолетовой, прочерченной дымно-синей полосой равнины, возле огромного, светящегося рубиновым светом камня. На его плоском боку чернела древнеславянская вязь, понятная Матвею: «Налево поедешь — жену потеряешь, направо поедешь — друга потеряешь, прямо поедешь — себя потеряешь».

— Выбирай, — всплыл в памяти тихий, уже знакомый голос, полный сомнений и надежд.

— Ни жену, ни друга…

Гул прилетел с небес, раздвоенная луна содрогнулась, и обе половинки ее захлопнулись, образовав ослепительный синий круг.

— Что это? — мысленно спросил Матвей.

— Вход в Круг, — ответили ему.

— Хочу туда…

— Выбери путь и иди.

— Я выбрал.

Еще один рокочущий удар потряс все вокруг, и на равнине появились черные всадники: один, два, три… шесть… Конский топот рождал вибрирующий гул и резкие щелчки, словно копыта ударялись то о каменные плиты, то о железный настил.

— Кто это?

— Тени «монарха тьмы».

— Я должен с ними сразиться?

— Да.

— И победить?

— Да. Победить зло не только вокруг, вне кокона (так услышал Матвей), но и в самом себе.

— Но я никому не причинил зла…