СМЕРШ. Один в поле воин

— На хорошей легенде: офицер службы тыла, занимающийся заготовками, — лучше не придумать. Это позволяло свободно передвигаться по прифронтовой полосе, легко знакомиться, а лишняя копейка в кармане развязывала язык даже немому. У нас, извините, у них в России, на халяву выпить и пожрать любят и сапожник, и начальник, — и, повернувшись к Самутину, Петр не преминул отметить: — Особо я благодарен Петру Алексеевичу, изготовленные им документы выдержали все проверки.

— Я что… Делаю все, что в моих силах, — пробормотал Самутин и бросил взгляд на Гопф-Гойера.

Тот благосклонно кивнул головой и вернулся к началу разговора:

— Господин Петренко, как вы можете охарактеризовать ваши отношения с Борисовым и Кузьминым?

— Дружескими их не назовешь, но товарищескими можно, — пояснил Петр.

— Кто из них более уязвим в вербовочном плане?

— Пожалуй, Борисов. Любит выпить и потаскаться за юбкой.

— Как он относится к советской власти?

— Себя любит больше, чем ее.

— Это хорошо! — заключил Гопф-Гойер и, обращаясь к присутствующим, спросил: — Есть еще вопросы, господа?

Их не последовало, он поднялся из кресла, прошел к сейфу, достал сто марок и объявил:

— Господин Гальченко, вы заслужили эту награду! Верю и надеюсь — она не последняя!

Петр подскочил из кресла и, щелкнув каблуками, гаркнул:

— Служу великой Германии и ее фюреру!

Гитлеровцы тоже поднялись и дружно вскинули руки в фашистском приветствии. Завершая встречу, Гопф-Гойер похлопал Петра по плечу и барственно заметил:

— Город и дамы в вашем распоряжении. Господин Самутин, позаботьтесь!

— Непременно! — заверил тот.

— В таком случае вы и господин Петренко свободны, — отпустил их Гопф-Гойер.

Покинув кабинет, Петр, пользуясь благодушным настроением Самутина, поинтересовался:

— Ну, Петр Алексеевич, какие у меня перспективы?

— Все по уму! Молодец, лишнего ничего не брякнул! Мы с тобой еще не такие дела сварганим! — ликовал Самутин.

Его протеже произвел самое благоприятное впечатление на начальство.

Для Петра такой настрой фашистского холуя был важен. Во многом со слов Самутина у Гопф-Гойера и остальных гитлеровцев формировалось мнение о нем, поэтому вовсе не лишним было поделиться наградой. Он достал из кармана деньги. Алчный огонек, вспыхнувший в глазах Самутина, подсказал, что мелочиться не стоит. Не считая, Петр щедрой рукой отвалил половину и предложил:

— Вот возьми, Алексеич.

— Э-э-э, ты это кончай, — вяло возразил он.

— Возьми-возьми.

— Себе-то оставь.

— Хватит, не будем считаться! Я добро помню. Ты мне жизнь два раза спас. Первый, когда из лагеря вытащил! И потом, когда красные документы проверяли, я тебя не раз добром вспоминал. Первоклассная липа!

— Ну, если только так, а липы, запомни, я не делаю, — ворчливо заметил Самутин и торопливо сгреб деньги.

— Извини, Алексеич, если обидел. Готов искупить вину.

— Да, ладно.

— Не, с меня причитается! Есть тут приличный кабак? — Петр продолжал разыгрывать перед ним роль осчастливленного начальственной благодатью.

— Найдется. Вечерком прошвырнемся, а сейчас у меня дела, — свернул разговор Самутин и направился к себе в кабинет.

В восемь часов в выходном костюме и обильно политый одеколоном он зашел в комнату Петра, скептически оценив его гардероб, предложил поменять рубашку и галстук. После этого они отправились в город. Далеко идти не пришлось. Ресторан «Услада» располагался в трех кварталах от общежития группы.

Бывший очаг культуры — клуб «Горняк» на улице Нагорной, теперь, можно сказать, стал общественной уборной. Все то человеческое дерьмо, которое в советские времена пряталось по темным закоулкам, всплыло наверх и напропалую прожигало жизнь в бывшем актовом зале, где водка и самогонка лились рекою. На втором этаже в кабинетах культпросветработы и агитпрома девицы легкого поведения стахановскими методами, в три смены, наверстывая упущенное, просвещали и агитировали за свободную любовь прислужников «нового порядка» и их хозяев.

К приходу Петра и Самутина свободных мест почти не осталось. Ближние к эстраде столики занимали немцы, чиновники из городской управы и полиции. Метрдотель, больше смахивавший на вышибалу, пристроил их перед входом на кухню. Соседями по столику оказались чиновники средней руки. Судя по их виду и тому, что происходило в зале, вечер был в самом разгаре. На эстраде четверо музыкантов лихо наяривали что-то, походившее то ли на фокстрот, то ли на армейский марш. Перед ней в сизом табачном дыму гарцевал десяток пар.