Пётр накручивал педали торопясь в село. Он был вынужден пообещать фельдфебелю привезти лучшего краснодеревщика в округе к завтрашнему утру. Теперь, когда свояк отказал, надо ехать к заречным, искать Кондакова и молиться богу, чтобы этот алкаш был дома и, что важнее, не в запое. Съехав с тропинки на дорогу ведущую к мосту, Кошкин вдруг остановился, он вспомнил: во дворе висела рубашка, которую дарила его покойная жена своему племяннику Степану, старшему внуку Константина. А это значит что? Или — от комуняк вернулся их младший — Илья, или, у Ковалевича скрывается кто-то другой. Хм-м, если с Кондаковым не получится, то это может помочь отвести от себя гнев господина Ноймана.
***
"Ничего себе! Свезло, так свезло". — Подумалось, когда встретил на лесной тропинке того самого гостя. Тот откуда-то возвращался, крутил потихонечку педальки и в ус не дул. А чё мне? В шею никто не гонит, возьму и прослежу, что за великий начальник по деревням работников ищет. Прихрамывая, шустрил за велосипедистом до самой деревни. Так-то, наличие церкви и школы делало эти тридцать дворов селом, но так бедно всё выглядело, что просто жуть, а не село. Прилёг за пригорком, сканируя по площади, а как стемнело, пошёл знакомиться ближе.
Смотрел в окна сельсовета сквозь занавески и понимал, что не зря задержался. Застолье у Петра Игнатьевича с четырьмя местными мужиками было весьма познавательным. Из их разговоров выходило, что по обе стороны от села проходили две наиважнейших транспортных артерии: Брест‐Минск‐Москва. Шоссе и железная дорога, а также дороги их пересекающие. Тут не было транспортного узла, как такового, но этот населённый пункт был важен для контроля и безопасности участка большой протяжённости. Повреждённые машины, танки, орудия шли в составах на запад, а на восток перебрасывали пополнение, новую технику, ГСМ и продовольствие. Вот и засели здесь дядьки из вермахта с оружием и лопатами наготове. Выявляют вредителей и устраняют неисправности. Попутно обустраивают свой быт и развлекаются как могут. Местные даже рады такой популярности у своего села. Потому что, как рассказывали эти мужички, становилось ясно, не всем так повезло. Многие деревни и сёла уже начали сжигать.
— …мне Холенков передал, что в Толочин сгоняют жидов.
— И что?
— А то! Если подсуетиться и сдать их первыми, то можно поиметь с этого.
— Это ты Семёну расскажи, а я не хочу к германцам под горячую руку попасть.
— Дурень! Петруша, хоть ты ему скажи, если мы притащим семью жида, кому какое будет дело, если у них из дома что-то пропадёт. У Бляхмана старшего корова дойная из колхозного стада и, если ты Коляшка её к себе уведёшь, никто не рыпнется.
Трусоватый Николай замер, — Что, вот прямо увести?
— Хоть прямо, хоть криво! — Агитирующий на грабёж, торжествующее указав пальцем в потолок, кивнул и добавил. — Нет! Не рыпнутся. К тому же, за них могут сами немцы заплатить.
Кошкин, как и остальные, уставился на односельчанина, не забывая пережёвывать квашеную капусту. — Терентий, так у тебя жена еврейка.
Вот это номер. Удобно устроившись на стожке сена, чуть не сверзился, услышав такое.
— А! Четыре года жили, а детей так и не нажили. Не жалко. — Выпив самогона, продолжил. — А вот если я сам её не приведу, то и меня с ней за бейцы ухватят.
— Петруша, что с Костей? Он согласился? — Переводя тему разговора, спросил четвёртый. — Я видел сегодня господина Ноймана, говорит оберст‐лейтенант уже в следующую пятницу приедет. Будут крахмальный завод запускать.