Смерть Анфертьева

- То, как я поступаю. Как ты относишься ко мне, а я к тебе. Важно, сколько я зарабатываю, потому что это определяет мой образ жизни. И определит мой образ смерти.

- И качество потребляемых напитков.

- Я не прав?

- Нельзя же все время говорить о собственной смерти. Это попросту неприлично.

- Да? Извини. Это все она, - Анфертьев кивнул в сторону светящегося в темноте круглого горлышка бутылки, оно напоминало плавающее над землей колечко. - Маленько перебрал... Сказывается отсутствие опыта.

- Это дело наживное, - Света поднялась. - Тебе пора, Вадим. Да и я продрогла. Пока.

- Ты не будешь делать нехороших выводов?

- Там видно будет. Посмотрю на поведение.

- Я исправлюсь! - горячо воскликнул Анфертьев.

Эти слова прозвучали куда серьезнее, нежели требовал полушутливый разговор. - Вот увидишь, я исправлюсь.

- Думаешь, это возможно?

- Надо верить в человека. Света!

- Ага, значит, все-таки надо во что-то верить.. Пока, Вадим.

Света взяла ведро и направилась к подъезду. Оглянувшись, она увидела, что Анфертьев остался сиде на скамейке. Поколебавшись, вернулась.

- Прости, - сказал он, вставая. - Задумался.

- О чем?

- О себе, о тебе... Если не возражаешь. Откровенно говоря, это единственное, о чем я думаю последнее время... Хотя... - он пьяно рассмеялся. Прости, я вспомнил чьи-то слова... Люди думают - что-нибудь придумают, а мы начнем думать - из раздумья не выходим. Ты не помнишь, кто это сказал?

- Знаешь, мне вполне достаточно, что эти слове произнес ты. Пока.

Когда Света, поднявшись на площадку второго этажа, выглянула в окно, скамейка была пуста.

Пьяные мысли Анфертьева:

"Самыми жестокими часто оказываются близкие люди. Право на безжалостность дает им хорошее к тебе отношение. Любя и жалеючи, они посыпают твоя раны солью, чтобы убить в них заразу... Сочувствуя напоминают о самых постыдных твоих словах и поступках. Желая видеть тебя и дальше счастливым и' здоровым, они вынимают тебя из петли, вылавливают в проруби, подсовывают тебе холостые ружейные патроны - ими ни за что не развалить себе череп..."

Горечь свершения...

Печаль исполненности...

Боль удачи...

Похолодало.

Дожди кончились, да и осень, судя по всему, шла естественному своему завершению. Утра стояли ясные и звонкие, желтую траву покрывала изморозь, листья давно лежали на земле и каждую ночь промерзали насквозь. Они ломались и хрустели под ногами утренних бегунов, первых прохожих, под когтистыми лапами ворон, вразвалку шагающих у мусорных ящиков.

Автор хорошо слышал невеселый хруст, и его почему-то тревожил безобидный звук ломающихся мерзлых листьев. И белый кот из подвала соседнего дома тоже не оставлял Автора равнодушным. Когда-то он жил у хороших хозяев в этом же доме и пользовался самой горячей любовью всех членов семьи. Но однажды, выйдя подышать свежим воздухом и пообщаться с себе подобными, он понял вдруг, что нет у него никакого желания возвращаться в духоту квартиры, к сюсюкающей любви и навязчивым ласкам, он понял, что ненавидит вареную рыбу и теплую воду из надколотого блюдца. И не вернулся. Стал пить воду из холодных подмерзающих луж, охотиться за ленивыми голубями, пользовался благосклонностью чистеньких кошечек всех этажей, несмотря на то, что шерсть его потускнела, свалялась и стала весьма далека от той белоснежности, которой так гордились его хозяева. Иногда бывало - сядет кот под окна своей бывшей квартиры, взвоет страстно и безнадежно, как по безвозвратно ушедшей молодости, но не возникает в нем желания вернуться, нет. А в доме появилось немало белых котов, и с каждой весной их становится все больше...

Ну вот, отвлекся Автор, постоял у окна и снова за работу.

Набирайся мужества, Анфертьев. Самое тяжелое впереди. Самое тяжелое всегда впереди.

Можно было бы подробно рассказать о следствии, многочисленных допросах, свидетельских показаниях, но все это нетрудно представить по предыдущим описаниям, и вряд ли стоит возвращаться к тому, что уже известно читателю. А вот очная ставка нужна, поскольку она имеет важное значение для дальнейших событий.