Смерть беспозвоночным

Гурский опять задумался, по обыкновению глядя в окно, а я вздохнула с облегчением. По нему видно: мои дурацкие предложения не показались ему лишними и обременительными, в худшем случае — действительно дурацкими, но надеюсь, каким‑то образом не противоречили той вони, которую учуял его опытный полицейский нос.

— А с Дышинским, Петером и Островским я могу говорить, как следователь? И с юристом Вежбицким тоже? А в качестве психиатра в атласных перчатках обязан предстать лишь перед пани Вишневской или еще перед кем‑нибудь?

— Возможно, перед папочкой Эвы.

— А что с мамочкой? Она имеется?

— Имеется, но обретается под пятой супруга и словечка против не скажет. Если бы хоть что‑то могла сделать, не позволила бы так притеснять дочку. Что же касается папочки, у меня насчет него одни сплошные сомнения, и я даже не представляю, как бы я могла с ним говорить. И в каком амплуа вам лучше выступить в этом случае — тоже не знаю. Может, прикинуться журналистом?

— Неплохая идея. Вот еще неплохо бы знать, что мне от него вообще требуется…

— Как что! Поренч. Неужели не поняли?

Клянусь, у Гурского в глазах промелькнула искорка. Полицейскому незачем было от меня скрываться, мог себе позволить. Видно, не очень‑то он был доволен результатами расследования, и кое–какие соображения насчет дальнейших шагов следствия у него появились.

Поренч! Самая загадочная фигура в череде убитых Мы наперебой стали высказывать новые соображения:

— И в самом деле, он ведь практически ни с кем не был тесно связан.

— Одна охмуренная им девушка и очень сомнительный Яворчик — не скажешь, что широкий круг.

— И все как один энергично гнали его от себя к чертям собачьим.

Вот, подсунула Гурскому всю собственную неразбериху и головную боль — сразу легче стало. Голова настолько прояснилась, что я сумела вспомнить еще одну важную вещь.

— Минутку, пан инспектор! Столько наболтала, а о главном умолчала. По крайней мере, это не мутные соображения, а самый что ни на есть действительный факт. — Он был здесь, я говорю о Выстшике, одновременно находясь в Буске!

— А мне кажется, вы уже об этом сказали.

— Нет, я не все сказала. Пять дней назад он зашел в гости к матери Петра Петера. Не знаю, под каким предлогом, может семейным, ведь он — крестный отец ее сына. Очень редко он у них бывает, а тут вдруг заявился. Она его очень не любит, он это знает и избегает контактов с ней. Можете использовать это, как найдете нужным. А не захотите, я сама…

На этот раз Гурский не стал поощрять моей самодеятельности.

* * *

Под вечер Островский привез Магду.

— А ты даже не заметила, что моя машина уже два дня стоит у твоего дома, — упрекнула меня Магда с некоторым удивлением.

— Внимания не обратила, — оправдывалась я. — Знаешь, по всему забору пошли такие сорняки, что за ними ничего не видно. Да и некогда мне было даже оглядеться, все дни вишу на телефоне. Куда, черт возьми, мог запропаститься Петрик? Ну никак не могу его отловить, ни один телефон не отвечает.

— Он студию оккупировал, — просветила меня Магда. — Завалили работой, ни минуты продыху. Не думай, это за деньги. Завтра к утру собирается закончить.

— Ладно, до утра вытерплю.

— Зато меня отловила полиция, — печально заявил Островский. — Некий инспектор Гурский, кажется, вы знакомы? Ему вы все же рассказали об Эве Марш?

— Потому что у нее алиби! — важно заявила я, опять извлекая из‑под стола свой двойной документ, благо Гурский переписал себе все, что требовалось. — Вот, смотрите, Лялька мне продиктовала, да я знаю, что ничего не разобрать, но я все наизусть выучила и могу вам прочесть. Что пьем?

— Ничего, — вздохнула Магда. — Надо же мне забрать машину, сейчас она мне понадобилась, а Адам свою не может оставить, она ему тоже нужна.

— Но хоть кофе?..

Кофе все сразу же одобрили, а приготовить его недолго. В процессе приготовления опять подумалось каким‑то краешком мозга, свободным от главной проблемы, что мало осталось кофе, вот–вот кончится, Витек вроде бы пообещал купить. Посмотрела: стоит на полке баночка, значит, все в порядке, успокоилась и вернулась в гостиную. Внимательно оглядела Магду и с облегчением убедилась, что призрак мефистофельского Десперадо перестал около нее маячить.

Островский и не думал скрывать свой интерес к ходу расследования вообще и к Эве Марш в особенности.

— Мне представляется, что все каким‑то странным образом связано с ней, — заговорил Островский. — И что удивительно, с нею преступления ассоциируются не у полиции, а только у телевизионщиков и вообще у общественности…

— …К тому же безо всяких оснований, — поддержала его Магда. — Ведь Вайхенманн к ней не цеплялся, Држончек тоже…

— Држончек собирался. Он уже нацелился на экранизацию, вел переговоры со сценаристами, а тот спонсор, который сделал ему заказ, соглашался финансировать экранизацию произведений лишь Эвы Марш. Никакой Родзевичувны, как тут шумела ваша общественность, никакого «Девайтиса», а именно Эву…

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво поинтересовалась Магда.