Смерть докторши

Грабер наконец-то появился снова. Зашел за стойку, что-то черкнул на листке бумаги, подошел к столу и положил перед Хункелером записку. Тот прочел:

Потому что это никого не касается.

Аккуратно сложив записку, комиссар сунул ее в карман.

— Вам понадобился образец моего почерка, да? — спросил Грабер. — Зачем?

— Затем что я получил анонимное письмо с угрозами.

Грабер недоверчиво покачал головой:

— Вы же не думаете всерьез, что я накропал вам анонимку с угрозами? Или думаете? Но почему?

Хункелер осушил чашку. Кофе был жиденький.

— Где вы находились в прошлое воскресенье в двадцать один час?

— Дома, со Львом.

— Вместе с вашей подругой?

— Нет, она ходила в гости.

— Жаль. Лучше бы вам иметь алиби на этот час.

Грабер уставился на нею в полном недоумении. Подвинул себе стул, уселся.

— Что случилось?

— Во врачебном кабинете обнаружена черная кошачья шерстинка. По всей видимости, она появилась там уже после уборки, которую прислуга делала вечером в субботу. А у вас есть черно-белая кошка.

Грабер побледнел как полотно. Внезапно, в одну секунду. Вцепился обеими руками в край стола. Лишь мало-помалу он пришел в себя, лицо слегка порозовело.

— Я заходил к Кристе Эрни на работу в воскресенье утром, в девять. О встрече мы договорились еще двумя неделями раньше. Я сказал ей, что это будет последний раз. А она ответила, что так нельзя, что она не может без меня жить. И обняла меня с такой страстью, что я не смог устоять. Думаю, я много лет был просто ее покорным рабом. Примитивный, неизбежный секс, замечательная штука.

Он вытащил носовой платок, обстоятельно высморкался. Потом быстро утер щеки.

— Вы прикусили ей нижнюю губу, — сказал Хункелер.

— Очень может быть. Не помню я, что делал.

— Может, вы ее и убили?

Грабер сидел не шевелясь, словно чего-то ждал, да так и не дождался.

— Вот хреновина. Я же зарекся иметь дело с полицией, хоть убей! И на тебе. Что теперь скажет моя подружка? И Лев?

— Дурацкая история, — проговорил Хункелер. — В особенности кошачья шерстинка.

— А если она вовсе не от моей кошки?

— Очень маловероятно. Впрочем, можно проверить.

— А это вправду необходимо?

Хункелер покачал головой. Он пока не знал, необходимо ли.

— Чем же я, по-вашему, ее зарезал? Ножа у меня не было.

— Судя по всему, это был средних размеров разделочный нож.

— Такого я вообще никогда в руках не держал. Я вегетарианец.

— Прикажете верить вам на слово?

— Да уж поверьте, пожалуйста. Я же не стану убивать свою любовницу. И вообще кого бы то ни было.

— Тем не менее кто-то совершил убийство.

— Но точно не я. Я всегда выступал против насилия, даже если оно служит классовым интересам пролетариата. Из-за этого «штази» [9]держало меня под неусыпным надзором.

— Политика тут ни при чем, — сказал Хункелер, — тут все дело в любви.

— Вы всерьез полагаете, что я убил Кристу от любви? Это же чистое извращение.

— Верно, — согласился Хункелер.

— Ну, знаете, я не извращенец. Свою способность к любви я всегда понимал как продуктивную силу, как перманентную революцию, которая рождает жизненную силу, радость жизни. Так и жил. Всю жизнь старался вести себя порядочно по отношению к женщинам. И почти всегда мне это удавалось.

В саду кто-то звал официанта, но Грабер не слушал.

— А если у нее был еще один любовник? — заметил Хункелер. — Возможно такое?

— Вконец прогнило это позднекапиталистическое общество, вконец разложилось, — сказал Грабер.

— Так возможно или нет?

— Наверно. Я никогда не предъявлял на нее исключительных прав. Да она бы и не потерпела, чтобы ее монополизировали. В сущности, Криста осталась для меня загадкой, до самого конца. Понятия не имею, за что она меня любила. Ведь твердила, что любит. С виду она казалась чопорной, никогда не подумаешь, что в ней таится эротичное существо. А потом вдруг раз — и голова кругом идет.

— И кто бы мог быть этим другим?

— Понятия не имею, — отрезал Грабер.

В саду слышались громкие, злые крики — звали официанта.

— Мне что, прямо сейчас идти с вами? — спросил Грабер. — Арестуете меня?

— Нет, — сказал Хункелер. — Пока погожу.

По Давидсбоденштрассе он выехал на Санкт-Йоханнс-Ринг. Машина прокатилась по «лежачим полицейским», вделанным в асфальт для усмирения транспортного потока. Но Хункелера эти препятствия не успокаивали, а, скорее, нервировали. На Бургфельдерплац он свернул налево и припарковался перед «Молочной». Однако решил сразу не заходить, сперва подождать немного.

Сел в сторонке на лавочку, закурил сигарету. И сам толком не знал, зачем закурил. Куда бы лучше подышать свежим воздухом. Все-таки курение — прескверная привычка.

Он вдруг сообразил, что настроение у него ниже среднего.