Смерть экзистенциалиста

С годами главной темой Тулупского все больше становилась опасность термоядерного самоистребления рода людского и того, что уже после смерти «профессора» стали называть «экологическим кризисом». Много позже Саломатин осознал, что от него, от этого якобы душевнобольного, а не от учителей он впервые слышал имена Эйнштейна и Винера, термины «пульсирующая вселенная», «хромосома» и «мутант»…

Ехидный старик, прикрывающийся лжебезумием? Да, но тогда как он терпит хвост из улюлюкающих мальчишек? Ни один человек в городе, даже собственный сын, не считает его полноценным. Им пугают малышей. А он терпит и четверть века не расстается со своей позорящей маской. Что его поддерживает в этом страшном и добровольном одиночестве среди людей? Неужели ему до такой степени плевать на все и всех? Много лет Саломатин следил издали за Тулупским с болезненным любопытством, но так и не разгадал его.

Владимир как раз начал подумывать, не остановить ли старика на улице, чтобы поговорить начистоту и всерьез, но Тулупский умер. Владимир опечалился. Ему было жаль не Тулупского, а загадки, которой теперь уже не разгадать. Теперь уже не узнать, что могло заставить неглупого, очевидно, человека столько лет тащить груз общественного презрения? Что?

Глава 2. СЕРДЦЕ КРАСАВИЦЫ

Раз на танцах десятиклассник Володя Саломатин (у него с шестого класса начали пробиваться усы, а в девятом классе он начал всерьез бриться и еженедельно ходить на танцы) пригласил красивую девушку. Та охотно согласилась, лукаво улыбнувшись. И так же странно, будто борясь с желанием выдать веселую тайну, улыбалась, танцуя. Володя пригласил ее и на следующий танец, потом еще и еще. Она все улыбалась, когда он прижимал ее к себе покрепче, не возмущалась, но имя не называла. И только через час он сообразил, что это же Ларка Дмитрук, он с ней учился со второго класса по седьмой. Потом она переехала в дальний конец города и, не встречая ее, Володя забыл о ее существовании. И поди ж ты, как расцвела за три года! Узнав ее, Володя начал дурачиться:

— Да бросьте вы, я ту Ларису знаю: ни кожи, ни рожи, и волосы цвета дорожной пыли, а вы роскошная женщина, и притом пепельная блондинка. Нет, вы — не она!

— Я — это я, поэтому объясните, Володя, вы сейчас что сказали: комплимент или оскорбление?

— Вам не комплимент и ей не оскорбление. Только суровая правда про обеих. Хотя сходство есть. Вот уши похожи и… м-м-м…. Нет, только уши. Больше у вас с ней ничего общего.

Ну и так далее. После танцев он проводил Ларису до ее порога. Назавтра они пошли в кино на последний сеанс. Когда погас свет, Володя взял Ларису за руку. Она не отдернула свою, а, наоборот, сжала его пальцы. И до конца сеанса они молчали, а руки как бы разговаривали. На улице, как только вышли из круга света от последнего на ее улице фонаря, Володя схватил Ларису за плечи, притянул к себе и начал целовать. Она подняла к нему лицо, закрыла глаза и улыбалась. Потом обхватила его за шею и долго, крепко и жарко целовала, повиснув на нем всем телом. Так его еще не целовали.

Потом он шел домой и то вспоминал ее поцелуи, то мрачно спрашивал себя, кто ее выучил так целоваться… Или не только целоваться?

На следующий день была жестокая вьюга. Володя думал, что Лариса к нему не выйдет, а если и выйдет — на минутку: ведь пока до кино дойдешь, задубеешь. Она выскочила в наброшенном на плечи пальтишке, втянула сопротивляющегося, конфузящегося Саломатина в дом, познакомила с «предками» и младшим братом (этого Славика Володя сразу невзлюбил за то, что он называл сестру Крыска-Лариска), напоила чаем с вареньем и, оставив родителей в крошечной «зале» смотреть телевизор, утащила Володю в свою комнату. Домик был пять на шесть метров, и в ее комнатке умещались только одежный шкаф, письменный стол и широкая кровать. Стульев не было: оставшиеся проходы были уже стула, а стол стоял так, что работать за ним можно было, только сидя на кровати.

Славика уложили спать. Володя возмутился: здоровый лоб, десять лет, а спит с Ларисой в одной кровати! И видит, как она одевается и раздевается! Он уже ревновал ее ко всем и ко всему.