Смерть Гапона

   -- Денег? Бога побойся, Мартын. О деньгах не я заговорил первый. Когда я тебе открылся, что ты мне первым словом сказал: "Сколько?"

   [29//30]

   Мартын тяжело закашлялся. Стукнул стул.

   -- Постой, спину потру. Эк тебя.

   -- Оставь... Сколько? Охранная повадка известна: с пустыми руками по таким делам не ходите. Ты сам-то денег не берешь, что ль?

   -- А, конечно, не беру. Да мне и не надо. Я за книгу за свою, за границей, десять тысяч, брат, получил; как копеечку.

   -- Да пятьдесят тысяч франков, что Соков на рабочих дал, -- к тем десяти тысячам.

   -- Но, но... Ты, Мартын, полегче,!

   -- Чего полегче? Это факт достоверный. Не ты, что ли, Черемухину револьвер дал, чтоб он Петрова убил за то, что в газетах тебя разоблачил - в растрате рабочих денег?

   -- Разоблачил! Плевал я на разоблачения. Газеты что: либо жидовская, либо продажная! Как блядь. Только что денег жалко, а то бы я любую купил. Брось, Мартын, не то говоришь!

   -- Нет, ты все-таки мне скажи, с охранного сколько получил?

   -- Да не получал, тебе говорят. И надобности в том не было. На отделы давали, потом за книгу.... Была бы надобность, взял. Стыда в этом нет. И тебе, если возьмешь, не будет. А ты вот что сообрази: ежели с умом, ты в год тысяч сто заработаешь, ей-богу. Получишь, завод себе поставишь, по специальности. И живи, чего тут.

   -- Сто тысяч? Широко считаешь!

   [30//31]

   -- Никак не широко. За то, чтобы Дурново дело открыть, -- ты пятьдесят тысяч просишь. Ну, с запросом это, конечно: такой цены нет. Там у тебя, на деле-то, и людей, надо думать, пяток какой-нибудь. Пятьдесят тысяч много: у них ведь тоже деньги казенные, отчетность. На двадцать пять тысяч сойди, дадут.

   -- По пятерке за голову?

   -- Эк, бередишь ты себе душу зря. Какие там головы. Двадцать пять тысяч, твердо говорю, дадут, мне Рачковский сам сказал! Хоть завтра. Теперь на Дубасова, говоришь, в Москве, готовится? На мази дело, так?

   -- Так.

   -- Ну, за Дубасова тоже тысяч пятнадцать, может, двадцать дадут. Не как за Дурново, конечно, у него заслуга меньше, но дадут, все же. А ежели поторговаться хорошенько, может, и еще прибавят. И по другим местам поискать, еще дела два-три наберется. Смотришь, за год-то тысяч сто и соберешь, верно говорю. Это не деньги?

   -- А если узнается?

   Гапон визгливо рассмеялся. -- Откуда узнать-то? О твоем деле Рачковский, Дурново да царь -- только и знают. А ежели еще кто знает -- у них, в департаменте, говорю, чисто дела делаются. Внове, что ли? Сколько сквозь такие дела народу прошло, а о ком узналось? Страхи эти ты окончательно брось. Ты чего не пьешь, губы мочишь? Пей!

   -- А все-таки узнаться может [31//32]

   -- Экой! Ну, а ежели бы даже и так! скажи на милость, испугали до смерти! Плевать я хотел на ихние изобличения. Меня, вон, ныне всякая шпана травить стала. Григорьев этот, да Петров, комиссию какую-то, общественную, выдумали, суд. Эсеры и эсдеки лаются... Им меня спихнуть выгодно, от рабочих отвести! Врешь, не дамся! И на суд ихний, ежели что, не пойду. От злобы все, да от зависти. Вот те и отповедь: поди, поверяй. А тебе и того легче будет. Ты -- партийный, в партии к тебе вера. Брось канителиться. По рукам, задаток получишь, как просил, тысяч пятнадцать, и действуй.

   Пауза. Я ждал; лязгнет под ключом висячий замок. Но замок не лязгнул.

   Гапон зевнул и проговорил вяло:

   -- Зря ты меня сюда завез. Холодно, сиди в шубе, без света, вино в горло не идет. Это все можно бы и в Питере сговорить -- у Кюба или Контана... Кабинетик светленький, тепленький, икрица, померанцевой рюмочку под нее, перед ужином... Уборная-то тут есть?

   -- Внизу клозет.

   -- Вот видишь, и в этом неудобство. Рыпайся тут по лестнице.

   -- Пойдем, я покажу.

   И на этот раз не лязгнул замок. Загукали, сквозь стены, удаляющиеся по той лестнице шаги. И опять, мертво в даче.- Чуть журчит, сквозь осколки стекла холодный ветер на галлерее, у площадки.

   [32//33]

   Шаги уже подо мной, в нижнем этаже. Ближе. Голос Гапона, громкий и тревожный, -- совсем тут, у лестницы.

   -- Эка темень! Тут никого нет наверное Мартын?

   -- Да нет же, говорю.

   -- Почему по этой лестнице не вел? Тут разве не ближе?

   -- Ближе, пожалуй, но подумалось. По той прошли, по той и сейчас повел.

   -- Не буду я по темпому ходить. Веди по этой.

   -- Ладно, не все равно? Иди.

   -- Нет, брат, иди ты вперед. Смотрикось, узкая какая. Знал бы, в жизни пе поехал. Ты говорил, квартира конспиративная, а тут, видишь ты, даже не топлено.

   Поднимаются...

   Я дернул дверь рядом в чулан. Заперто или заколочено. Ступени скрипели под шагом, одна за одной, к повороту, -- сейчас я буду с Талоном лицо к лицу. Только бы он до меня не дотронулся.

   Луна совсем поднялась. Светло.

   Оттянув рукою пружипу, чтоб не так визжала, я открыл дверь в розовую комнату на себя и зажался за ней, придерживая ручку. Мартын прошел первым; он быстро и тяжело дышал. Стук бот за ним следом-- внезапно оборвался.

   -- Дверь почему открыта, Мартын? Держит ее кто... а... Мартын?