Геронтолог Сасон был жаден до жизни‚ жаден до приключений: большой‚ плотный‚ в меру полноватый‚ скороспешный и расторопный‚ как проказливый‚ озорной сатир‚ обласканный всеобщей приязнью. Говорил быстро‚ с задыхом‚ будто на коротком дыхании‚ с секундной паузой для обдумывания‚ голосом глуховатым‚ с певучими наполнениями; глаза посверкивали на переносице‚ словно лампочки с перекалом. Легко загорался в разговоре‚ заражая окружающих. Потирал руки в возбуждении‚ ладонь о ладонь. Получал наслаждение от наплыва клиентов‚ хорошей еды‚ очаровательной женщины‚ мощного автомобиля. Водил машину мягко‚ руля касался ласкаючи‚ в манере обхождения с механизмом проглядывало обращение с себе подобной: как трогал‚ раздевал‚ ласкал и укладывал‚ обволакивая вниманием‚ ненавязчиво отдавал многое‚ чтобы получить еще больше. Чувствовалось‚ что ему нравилось жить‚ быть таким‚ каков есть‚ заниматься тем‚ чем занимался‚ предлагать‚ настаивать и добиваться; нравилось нравиться другим. Незнакомец ушел‚ а Сасон задумался‚ перебирая годы свои. Что было истинным‚ а что вверх ногами‚ с чем свыкся‚ влекомый сердцем и глазами‚ а что принимал за естество. Но разобраться не смог‚ вновь испугавшись подступления старости‚ которая расставит всё по местам. Да и что можно распознать стиснутому по бокам стенками-шорами‚ придавленному сверху громадой-потолком‚ поджатому снизу бетонным полом? Распахни до бесконечности стены‚ отодвинь горизонты за горизонты‚ сядь на крыше зачарованным свидетелем‚ чтобы раскрылись глаза в слепоте прозрения‚ – что же Сасон? К полудню Сасон подумал: надо кому-то довериться‚ и принялся искать в справочной книге телефон опытного геронтолога.
2
Наконец-то Нюма бастует. Первый в жизни раз. Причины забастовки ему не вполне ясны‚ но это не убавляет удовольствия: любая причина хороша‚ чтобы вкусить сна в неурочный час. "Нюмеле‚ – говаривала некогда бабушка Муся. – Дураку спешить некуда. Ты бы уже встал‚ и ты бы уже умылся". Но Нюмеле не вставал с постели. Нюмеле мечтал вслух: "Вы кто? Счастье. Чье? Ничье. Тогда моё!" Бабушка Муся терпеливо его выслушивала‚ затем сообщала на идиш: "Дурак без дождя растет". Здесь бабушки нет. Бабушки нет нигде и надолго‚ но раз в неделю Нюму навещает престарелая Дора Ильинична‚ бывший московский адвокат‚ варит ему обеды и пришивает пуговицы по сносной часовой оплате. Дора Ильинична живет экономно‚ на малое пособие; она не одобряет Нюму‚ который покупает продукты без разбора‚ и оттого он срывает наклейки с ценами‚ чтобы не расстраивать старушку. Дора Ильинична числит себя девицей и поясняет случившееся‚ помешивая суп в кастрюле: "Наши мальчики ушли на войну в первый день. И не вернулись. Мы работали‚ недоедали‚ тянули лямку не один год‚ отчего поблекли и потеряли неотразимость. Тем временем подоспели иные девочки‚ проворные‚ цеплючие‚ с острыми зубками‚ шустрыми язычками‚ – им и достались победители той войны". Дора Ильинична не прочь пригубить рюмочку‚ и они чокаются черносмородинной наливкой из далеких заморских земель. Глаза загораются. Сеточки на щеках розовеют. Признания – их не удержать. "У меня был знакомый. С серьезными намерениями. Порядочный человек‚ если это слово вам что-то говорит‚ профессор нравственных наук‚ который умер от унижения. Вы‚ конечно‚ не поверите; никто не поверил: от унижения не умирают‚ от обид-оскорблений‚ – тело отправили на вскрытие". Чокаются во второй раз той же наливкой. Щеки пламенеют. "Сварю сто обедов‚ – мечтает Дора Ильинична‚ – накоплю на билет и поплыву в Афины. С заходом на Родос и Сирос". Эта женщина всё знает‚ всем интересуется‚ заодно с Нюмой страдает от неурядиц. "Мои соседи‚ – говорит она‚ – выбрасывают мусор через окно. В пластиковых пакетах. Это гигиенично‚ но это варварство". Нюма огорчается. Она огорчается тоже: "Эту землю надо любить‚ Нюма‚ очень любить‚ не делать поспешных выводов‚ а, главное‚ опасаться шаманов‚ которые завораживают. Тогда ничего – жить можно". И затевает блинчики с мясом‚ которые у бабушки Муси выходили вкуснее. "Что вы хотите от одинокой женщины? – говорит Дора Ильинична. – Я никогда не готовила для других. А для себя кто будет стараться?"