Смерть и «Радостная женщина»

Слишком близорукий, чтобы прочесть надпись на звонке Лесли, и слишком своенравный, чтобы думать о таких мелочах, он потревожил тишину вечерней улицы дробным стуком дверного молотка, и миссис Харкнесс была вынуждена открыть ему дверь. Профессор произвел на хозяйку столь неизгладимое впечатление, что ее мнение о Лесли разом стало на порядок выше, чем было прежде.

Лукас поднялся наверх и застал Лесли моющим посуду в раковине на лестничной площадке. Он уловил запах кофе, весело бурлящего в серебряной посудине, и восторженно воскликнул, выказывая изысканность манер: «О, я как раз вовремя! В „Крылатом коне“ дивная стряпня, но кофе — хуже некуда!» Сообщив таким образом, что потчевать его не нужно, профессор устроился в кресле и заверил хозяев, что и развлекать его тоже нет необходимости.

— Собственно говоря, я еду в Художественное училище, и долго мне засиживаться нельзя. Я заглянул, только чтобы сообщить о ходе дела. Вы, мой мальчик, нашли мне очень интересную работу.

Лесли вошел в комнату, расправляя рукава рубашки, и достал рюмки и заветную бутылочку коньяка, привезенную Барни Уилсоном из Франции, где он проводил свой летний отпуск. Джин, как фокусница, извлекла откуда-то стеклянное блюдо, о существовании которого Лесли и не знал, и наполнила его дорогим шоколадным печеньем. Лесли подумал было, что такой богатый светский лев, как Лукас, достоин лучшего угощения, но, увидев, как охотно и часто тянется к печенью его рука, успокоился. К тому же Джин надела блузку цвета меда, которая оттеняла ее иссиня-черные волосы, а коже придавала свежесть утренней росы.

— Итак, картина чего-то стоит? — спросил Лесли. — Меня так и подмывало заняться ее изучением, но я боялся к ней прикоснуться.

— У вас возникли какие-нибудь идеи?

— Весьма неопределенные. Но тут есть о чем подумать. О дате написания, например, и о стиле, в котором она выполнена.

— Вы показывали ее кому-нибудь еще?

— Местному торговцу. Он выдвинул теорию, что первоначально это был портрет, написанный местным художником восемнадцатого века по имени Котсуорт.

— Чушь собачья! — прокаркал Лукас с лающим смешком, и его эспаньолка дернулась к потолку, словно дротик.

— Не столько чушь, сколько хитрость. Я говорю так, потому что потом он предложил мне шестьсот.

— Вот как, надо же! И вы отказались. Молодец! Стало быть, вы, наверное, все-таки сообразили, что здесь работал не жалкий маляр Котсуорт. Конечно, сообразили. Заметьте, рыночная ценность, возможно, не очень велика. Я не уверен, стоит ли это открытие больших денег именно сейчас. Но сальдо может оказаться весьма внушительным, если учесть все связанные с делом обстоятельства.

Лесли с испугом обнаружил, что его руки дрожат от волнения. Он не стал смотреть на Джин: она, чего доброго, подумает еще, что муж наслаждается торжеством над ней, ведь профессор поддержал его точку зрения.

— Когда, по-вашему, была написана эта картина? — оживился Лукас. Он не поддразнивал молодых людей, но предлагал им что-то вроде игры «угадай-ка».

Ладно, решил Лесли, если уж на то пошло, подыграю и с умным видом скажу, что от меня требуется.

— До тысяча четырехсотого года.

В его устах это прозвучало очень самоуверенно. Но слово — не воробей. Лесли дерзко выпятил подбородок, изображая из себя храбреца, не желающего уклоняться от прямого ответа.

— Мне показалось, что поза натурщицы — в духе тех времен. Или руки, без суставов, длинные изогнутые пальцы без фаланг. А платье! Если убрать более поздние слои, думаю, мы увидим нечто вроде плиссированной драпировки, которой в пятнадцатом веке уже не было.

— А стиль? Вы говорили, у вас есть идеи.

Лесли вздохнул и рискнул взглянуть на Джин.

Ее округлившиеся глаза изумленно смотрели на него. Лесли не понял, то ли жена гордится им, то ли дивится его нахальству и предвкушает неминуемый провал.

— Думаю, это картина из здешних мест, — осторожно проговорил он. — Мне кажется, она тут уже не одно столетие. Рядом с местом, где ее впервые повесили. Она никогда не была вывеской пивной. Единственное, что выходит за рамки традиции, это смех…

— Вот-вот, — согласился Лукас, пытливо глядя на молодого человека, — смех. Пусть это вас не озадачивает. Смех присущ любой традиции. Это печать индивидуальности, признак таланта. Такого не предугадаешь и не скопируешь. Полет вдохновения просто поражает. Но продолжайте. За рамки каких традиций выходит этот смех? Вы еще не добрались до сути.

Поражаясь собственной изобретательности, Лесли сказал:

— Это овальное включение, похожее на брошь, вот что заставило меня призадуматься. В своей первоначальной форме оно было чем-то вроде рентгеновского снимка метафизического мира. Не правда ли?

— Это вы мне скажите.

— Значит, так и было. Это образ ребенка, которого она носила. Это Мадонна Благовещения или Явления Архангела Гавриила… еще перед родами, во всяком случае…

— Мадонна «Магнификата».[2] Похоже, вы справились с делом и без помощи специалиста, мой мальчик.