Смерть и «Радостная женщина»

В конце концов она опасливо выбралась из кустов и заметила приближающийся фургон, он враскачку поднимался по склону, приближаясь к затихшему «райли». Джин разглядела растрепанные волосы Лесли, его встревоженное лицо и безвольно покачивающуюся голову Доминика на старом коврике Барни Уилсона. Обе полицейские машины стали у обочины, из них проворно выскочили пятеро в штатском и тут же овладели положением. Двое приблизились к разбитой машине, двое других принялись разбирать сломанные ворота, а пятый — это был Джордж Фелз — направился к «бедфорду». Он влез в кабину, сел рядом с сыном и, положив его болтающуюся голову на руку, осторожно ощупал ее.

Доминик очнулся, сразу же ощутил страх и боль и почувствовал, что его, как ребенка, держат на руках, и чьи-то пальцы нежно поглаживают ему голову, изгоняя из нее дикую боль, пульсировавшую, подобно ударам отбойного молотка. Доминик с благодарностью приник к этой руке и поспешил зажмуриться, чтобы подавить слезы.

— Мамочка, голова болит! — ворчливо промычал он и услышал в ответ нежный голос отца:

— Да, старичок, я знаю. Лежи тихо, мы что-нибудь придумаем, скоро пройдет.

От удивления он резко открыл глаза, чтобы убедиться, что это не сон, но тут же снова закрыл их, потому что даже ничтожное усилие причиняло сильную боль. Доминик все-таки успел увидеть нависшее над ним лицо, и у него не осталось никаких сомнений: это был отец. Что ж, если он воспринимает окружающее, значит, дела не так уж плохи.

Доминик парил где-то за порогом сознания, но все равно вспомнил о единственно важном для него сейчас деле.

— Это не Китти, — невнятно промямлил он, но отец все понял. — Теперь ты знаешь, да?

— Да, Дом, теперь мы знаем. Все в порядке, все отлично, ты просто отдыхай. — Он уже погружался в оцепенение, из-под прикрытых век на руку Джорджа медленно скатывались слезинки. Вдруг какой-то кошмарный шум вырвал его из забытья, и Доминик встрепенулся. Кто-то громко и злобно хохотал, грубо, истошно, с подвыванием.

Он вытаращил глаза, натянутые нервы его затрепетали. Он посмотрел в окно, увидел Лесли и Джин на фоне широченных плеч Дакетта, а чуть дальше — какое-то дикое существо в разорванном черном костюме. На щеке зиял порез, длинные черные волосы упали на лицо. Окровавленная Менада бессильно потрясала скованными руками, а ее искаженные яростью уста выплевывали яд, уже давно отравивший душу этой женщины.

— Да, это я, я убила его. Мне плевать, пусть все знают. Думаете, вы меня напугали своими обвинениями? Я убила его неумышленно, так что и не надейтесь повесить меня за это. Я знаю законы. Он отнял у меня двадцать лет жизни! — хрипло кричала она. — Уж сколько раз я могла бы выйти замуж, но нет, я все надеялась на него! Двадцать лет служила ему подстилкой, терпела, ждала, когда эта старая кошелка, его жена, околеет…

Доминик задрожал в объятиях отца и начал всхлипывать. Он ничего не мог поделать, подавить слезы не удавалось. Мисс Гамилтон разом утратила все достоинство, всю свою холодную корректность. Это было невыносимо. Доминик спрятал лицо в складках отцовского пальто и заныл, как ребенок, но это не помогло заглушить крики секретарши.

— … а потом все ждала, уже после ее смерти. И никакой награды. Ничего не добилась в жизни, только ждала и ждала своего часа. И что же я от жизни получила? А потом вдруг звонит мне она, эта дура, кричит, умоляет, чтобы я ей помогла — это я-то! — и ноет, что, мол, он задумал жениться на ней! А что же тогда получала я, я, которая отдала ему столько лет своей жизни? Ничего, никаких прав — только все ту же рутину: днем — печатай ему на машинке, ночью, если он того пожелает, принимай его в своей постели. А вожжи-то в руках у нее, у нее! Да, я убила его, — выкрикнула она и поперхнулась. — Но ему и этого мало. О, если бы он был в сознании, если бы чувствовал каждый удар, каждый удар! Будь моя воля, я бы убила его десять раз за то, что он сделал со мной!

Глава XVII

Доминик не помнил, как его везли в фургоне. Джордж заботливо держал сына на руках, а Лесли ехал с такой осторожностью, как впоследствии рассказывала Джин, будто вел карету скорой помощи, полную рожениц. Врач заявил, что у мальчика легкое сотрясение мозга. Ничего страшного, память восстановится. Его уложили в постель и напоили каким-то зельем, от которого прошла боль, а с нею исчезло и все окружающее. «С ним все в порядке, — заверил врач. — Завтра подержим его на легком успокоительном, и к вечеру он у нас будет огурчик».

Ночью он один раз проснулся, отбиваясь от кого-то, возбужденно что-то крича. Банти принесла ему попить, и он жадно проглотил воду, спросил, что случилось, и снова уснул у нее на руках. Перед рассветом он начал бурно всхлипывать во сне, но, смочив горячий лоб сына водой, лаская и увещевая его, Банти постепенно добилась того, что приступ прошел. Наутро Доминик проснулся голодный, с ясной головой и пожелал поговорить с отцом.