Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

Маркэнд в безотчетном напряжении стал разглядывать книги. Книги Элен. Он не был любитель чтения, хоть порой ему нравились стихи или хороший рассказ. Как-то все выходило, что читать ему было некогда. Время отдыха, будь то день или больше, отнимали дети, поездки за город. В свободный час можно было побродить по улицам или приятно вздремнуть. (Он любил спать.) Зато Элен была завзятая книжница!.. Вдоль стен в безупречном порядке стояли английские поэты, эссеисты, драматурги. Гиссинг, Генри Джеймс, Тургенев, Толстой. Целая полка французов, в бумажных, изредка кожаных переплетах: Анатоль Франс, Андре Жид, Морис Баррес. Ряды психологов и ученых: Уильям Джеймс, Рибо, Ройс, Пуанкаре. На столе груды новых журналов, в которые Маркэнд и не заглядывал никогда. Тощие томики ультрасовременных поэтов, он читал их имена: Уильям В.Муди, Джон Холл Уилок, Стивен Филипс. Роман Эдит Уортон «Житие св. Терезы», книга о методе Монтессори (об этом Маркэнд кое-что слышал и отнесся с одобрением: речь шла о большей свободе для детей), красный том, не меньше тонны весом: «Психоанализ». — Это еще что такое? Можно ли считать, что знаешь свою жену, — размышлял он, — если в ее сознании живут целые миры, чуждые мне. Да, но ведь и мой, деловой мир ей чужд. Но что такое, черт побери, этот деловой мир? Набор незамысловатых фокусов. А книги, которые безмолвно входят в твою жизнь? — Но инстинкт подсказывал Маркэнду, что книги не имеют значения. Их многочисленные и противоречивые голоса далеки от биения жизни. Он подумал о своей встрече с Лоис, о потребности обладать Элен, томившей его теперь. Ты живешь с женщиной, ешь и спишь с ней вместе, даешь жизнь ее детям. Ты живешь с ней, год за годом пожирая ее красоту, точно пищу. Но знаешь ли ты ее? Знаешь ли самого себя? Он вдруг вспомнил об утренних отлучках Элен, подумал о физическом отчуждении ее, длившемся вот уже несколько недель. Он неподвижно стоял посреди комнаты с книгой в руке… «Дэвид!» — послышалось сверху. Он положил книгу и стал подниматься по лестнице, осторожно, словно шел по ней в первый раз и боялся оступиться.

Элен полулежала в постели, опираясь на подушки; на ней был голубой халат, чулки и домашние туфли.

— Надевай свой шлафрок и приляг тут, рядом со мной.

Он заметил, что она все обдумала заранее: относительная близость, необходимая, чтоб ему было приятно, и препятствие, чтобы заставить его слушать. Он накинул шлафрок, но не лег, а сел в ногах ее кровати.

— Мне так очень хорошо.

Она неодобрительно шевельнулась, но ничего не сказала. Потом наклонилась вперед и взяла его руку.

— Дэвид, когда ты пошутил сегодня у Динов насчет перстня кардинала, ты не знал…

— Что? — у него пересохло в горле.

— Я шла к этому постепенно, целый год. И только в последние месяцы… помнишь, когда случилась эта история с Тони?.. это наконец свершилось. Постарайся понять. Это так серьезно, так важно для меня, для нас. Я нашла Истину. Я приняла католичество.

— Ты приняла католичество?

— Да. Ах, мне так много нужно сказать тебе, и я не знаю как. _Как_ можно сказать все это? Дэвид, Дэвид!.. — Она словно умоляла его, сжимая его руку.

Маркэнд посмотрел на ее руку, глазами скользнул от сильной кисти к локтю, к упругому плечу, к глазам, согретым скрытой от него и чуждой ему страстью. Он отнял свою руку. Да, это было серьезно; это не было «интеллектуальное убеждение», почерпнутое из книг. Если б она сказала ему, что отдалась мужчине, как ему отдалась Лоис, это было бы больное, но не имело бы такого серьезного значения: она не стала бы для пего такой далекой и невозвратимой. Весть об этом неожиданном вероломстве была губительнее, чем если б он узнал, что чужие губы касались ее груди, которую он так любил. Теперь Маркэнд понял, что он чувствовал все это время: неведомый пыл в ее теле, так хорошо знакомом. Оттого, что она любила его, отчужденность между ними казалась еще ужаснее. Она замкнулась в себе, и в первый раз он остался за пределами ее существа. Он почувствовал себя оторванным, как сухой лист, упавший на осеннюю землю.

— Элен, ты твердо решила?

— Дорогой, — она стиснула руки, — я решила твердо.

Ее глаза, целиком во власти чужой силы; ее тело, послушное чужому экстазу. — Не моему, не нашему экстазу!

— Я человек непредубежденный, — сказал он, — но я знаю, что такое церковь. Разве ты не соглашалась со мной, когда мы касались этого, говоря о твоей матери? Я не могу понять. Это не наш мир, Элен. Он обращен к прошлому.

— Это совсем иной мир. Он вне времени. Истина в нем.

Ясность его мыслей удивила самого Маркэнда. Он никогда особенно не задумывался над всем этим. В нем основы протестантизма выветрились давно, еще до того как в Клирдене умерла его мать. Он даже не знал, верит ли он в бога. Но теперь он точно знал, что всегда ненавидел католическую церковь. Не ту пустую привычку, которой придерживалась миссис Дейндри, но истовую веру, которую он сейчас чувствовал в Элен.

— Я знаю, что потерял тебя.

— Так, как ты это понимаешь, — сказала она, — ты меня потерял уже давно. Но ты не потерял меня. Никогда я не была так близка к тебе, Дэвид.