Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)

Дабы объяснить вам, почему я счел свою находку весьма ценной, я должен рассказать, какие цели преследовали мои раскопки. Я, в сущности, производил раскопки раскопок. Я искал не только древности, но и древних любителей древности. Я имел основание думать (или думал, что имею основание думать), что эти подземные ходы, относящиеся преимущественно к периоду Миноса и отождествляемые со знаменитым лабиринтом Минотавра, отнюдь не оставались недоступными и нетронутыми на протяжении веков – от Минотавра до современного исследователя. Я, как и некоторые другие ученые, полагал, что эти подземные ходы – я бы даже сказал, подземные города и села – до нас посещали другие люди. Относительно того, какие цели преследовали эти средневековые исследователи, существуют различные мнения. Одни ученые утверждают, что византийские императоры действовали исключительно в интересах науки, другие – что во времена упадка Римской империи появилась мода на всевозможные суеверия и азиатскую извращенность и что некая секта манихеев[11] предавалась в этих пещерах диким оргиям. На мой взгляд, пещеры служили тем же целям, что и катакомбы. Я полагаю, что древние христиане скрывались в этих каменных языческих лабиринтах от религиозных преследований, которые время от времени вспыхивали по всей империи точно пожары. Вот почему меня охватило величайшее волнение, когда я нашел этот крест и увидел изображенный на нем символ. Меня пробирала радостная дрожь, когда я шел к выходу из пещер, оглядывая голые каменные стены, тянувшиеся мимо меня в бесконечность.

На этих стенах я вновь увидел изображения рыб – еще более грубые, но еще более реалистичные. Они напоминали ископаемых рыб, навеки застывших в обледенелом море. Я был не в состоянии проанализировать эту аналогию, никак, строго говоря, не связанную с первобытными рисунками на каменной стене, пока не поймал себя на одной мысли: я думал о том, что первые христиане, в сущности, жили как рыбы – немые, беззвучно двигающиеся в затерянном мире сумрака и молчания, глубоко под ногами людей.

Всякий, кому приходилось идти по каменному коридору, знает, как эхо сбивает с толку. Оно то следует за тобой по пятам, то забегает вперед – положительно трудно становится убедить себя в том, что ты совершенно одинок. Я уже привык к причудам эха и не обращал на него внимания, пока не остановился перед новым изображением рыбы, показавшимся мне особенно интересным. Я остановился, и в то же мгновение остановилось мое сердце. Ибо я стоял на месте, а эхо продолжало идти.

Я бросился бежать, а призрачные шаги последовали за мной; однако они не воспроизводили в точности звука моих шагов. Я опять остановился, остановились и шаги. Но я мог поклясться, что они остановились секундой позже меня. Я крикнул. И услышал ответный крик. То был не мой голос.

Он раздался из-за поворота прямо передо мной. Когда дикая погоня возобновилась, я заметил, что голос каждый раз раздавался из-за поворота. Узкое пространство передо мной, освещаемое моим карманным электрическим фонарем, было все время абсолютно пусто. Таким образом, я говорил с невидимым собеседником, и разговор этот длился до тех пор, пока я не увидел мерцание солнечного света. Но и тогда мне не удалось установить, куда делся мой собеседник. Впрочем, все устье лабиринта было в расселинах, щелях и пещерах, так что ему, вероятно, нетрудно было нырнуть в одну из них и исчезнуть в подземном царстве. Я знал только, что, выйдя из лабиринта, я очутился на склоне высокого холма, походившего на мраморную террасу. Однообразие его нарушалось лишь зеленой растительностью, которая напомнила мне своим буйным цветением нашествие восточного духа, воцарившегося на развалинах классической Эллады. Передо мной расстилалось безмятежное синее море, и солнце изливало свои лучи на безмолвную пустыню. Ни одна травинка не колыхалась, кругом не было видно ни тени.

То была ужасная беседа. Такая откровенная, такая личная и такая, в сущности, случайная! Это существо, бестелесное, безликое, безымянное, но называвшее меня по имени, говорило со мной в этом хаосе расселин и криптов, в котором мы были похоронены заживо, так бесстрашно и так просто, как если бы мы сидели в клубных креслах. Этот человек сказал мне, что он убьет меня и всякого, кто завладеет золотым крестом с изображением рыбы. Он сказал мне откровенно, что он не так глуп, чтобы напасть на меня в лабиринте, – он, дескать, знает, что я ношу при себе заряженный револьвер. Он заявил мне, все так же спокойно, что тщательно подготовил план моего убийства, что он учтет все случайности и обеспечит себе успех с взыскательностью истинного художника, что он проработает все детали, подобно китайскому токарю или индийскому ткачу, вкладывающему в свой труд всю душу. Но он не был восточным человеком.

Я уверен, что он был белым. Мне даже кажется, что он был моим соотечественником.