Смерть и возвращение Юлии Рогаевой

Он звонит ей, и — какая приятная неожиданность, — оказывается, его дочь этой ночью спала у бабушки и сейчас тоже еще там! На этот раз он не расспрашивает ее, как обычно, о школьных занятиях, а рассказывает сам. О ночном полете, о чужой стране. Описывает, какой снег его встретил, какой здесь холод и мороз, как замерзают целые реки. Под конец подробно объясняет, какую поездку он придумал ради осиротевшего мальчика, и какой этот мальчик трогательный, чуткий и красивый, и как он переживает гибель матери. Дочь на другом конце линии слушает его с жадностью. Ей интересна каждая деталь. И он тоже ощущает прилив бодрости от этого разговора, но его телефон уже сигналит о близком разрыве связи, и он с сожалением отключается, гасит маленькую лампочку в изголовье кровати и, укрывшись плотным шерстяным одеялом, отворачивается к стене. На полочке над кроватью слабо посверкивают в полутьме красноватые стеклянные фигурки лошадей и коров, овец и кур — памятки бывшей мошавной жизни хозяев. Он вдруг вспоминает о гробе, который стоит в углу заднего двора, прикрытый брезентом. Смотри, как повернулось, думает он с горечью. Теперь эта незнакомая красивая женщина, единственную встречу с которой я, видно, так уже никогда и не вспомню, осталась целиком на моей ответственности. В Управлении национального страхования ее личное дело теперь закрыто, бывший муж получил жирные отступные и умыл руки, любовник, или кто он там, давным-давно испарился, и вот даже здешняя Консульша не хочет больше ею заниматься. Один я остался с ее гробом. Да еще эти два шакала, для которых главное — выжать из этой истории еще какой-нибудь сочный матерьялец для своей паршивой газетки. Вот что значит — пойти на поводу у жалости. И к кому?! К какому-то чужому мальчишке, с которым в пути и совладать-то наверняка будет трудно. А еще три дня назад, когда я взял это дело на себя, оно мне казалось пустяковым.

Нет, поспать ему, видно, теперь не удастся. Сна ни в одном глазу. Он сбрасывает с себя одеяло и, не включая света, открывает ставни, чтобы глянуть сверху на двор. Вот он, их гроб, в углу, под брезентом. Вокруг ребятишки — видно, заинтересовались, что это тут укрыто, и какой-то старик стоит, отгоняет мальцов. Сосед, наверное, разобрался, в чем дело, и стал добровольцем на стражу. И вдруг он чувствует непривычную, острую жалость. Как все-таки одиноко и неуважительно брошена эта погибшая женщина во дворе чужого дома! Может, хватит уже тащить ее всё дальше и дальше?! Может, лучше было ему промолчать в аэропорту, не вмешиваться в перебранку отца и сына, и тогда мальчишка в конце концов наверняка согласился бы похоронить мать без бабушки? И они еще сегодня бы провели погребение и покончили со всей этой историей. Даже их пакостной иерусалимской газетке всего этого с лихвой бы хватило, чтобы выдать Старику полнейшее отпущение грехов и во всеуслышание удостоверить его глубокую, отныне непререкаемую человечность. А Старику больше ничего и не нужно.

А ему самому? Он опять видит перед собой глаза паренька с их необычным волнующим разрезом и думает: вот, значит, как выглядела погибшая Юлия Рогаева?! А с какой благодарностью этот сирота целовал мою руку! Странная мысль вдруг приходит ему в голову: сейчас он, по сути, впервые за все эти дни не просто выполняет поучение, а решает и действует по указанию собственных чувств.

Эта мысль почему-то наполняет его приятным спокойствием. Если так, значит, всё правильно. В таком случае вполне можно и поспать. Он закрывает ставни, возвращается в консульскую постель, с отвращением опускает голову на бархатную подушку и действительно засыпает. Полчаса спустя его будит громкий, веселый голос бывшего мошавника. Муж Консульши уже вернулся. Кадровик натягивает ботинки, аккуратно складывает одеяло, расправляет постель и выходит в гостиную. Консульша и ее муж сидят за столом и обедают.

— Мы вам всё приготовили. — В голубых глазах сверкает оживление. — Машину нашли с такими широкими шинами, что они пройдут по любой, самой тяжелой дороге. Могучая машина! С врачом я тоже посидел, выяснил, что там написано в вашем заключении. Там были какие-то ошибки в языке, но в общем врач остался доволен.

— Доволен чем?

— Тем, что ее надежно забальзамировали и можно не спешить с погребением. — Теперь голубые глаза смеются. — Ее можно везти хоть на край света. В этом плане вам ничего не грозит.

— А в каком грозит?

— Буря вот приближается…

— Да, ваша жена уже говорила. И я сказал ей, что буду очень благодарен, если вы согласитесь присоединиться к этой поездке. Вы были бы нашим консулом в дороге.

— Он и так уже практически консул. — И Консульша любовно гладит мужа по волосам.

— Консул при Консульше, — с улыбкой говорит муж, касаясь губами ее руки.

— Но я, разумеется, возмещу вам все ваши труды и затраченное время…

— Ну, это не самое важное, — весело говорит старый мошавник. — Хотя тоже не помеха в жизни. Я бы присоединился к вам и без денег, просто из интереса и солидарности, но если вы мне за это еще и заплатите — тем лучше, какой разговор!