Смерть и жизнь больших американских городов

Проблема, связанная со свалками утиля, уходит глубже, чем могут проникнуть борцы с «городскими язвами». Бесполезно кричать: «Уберите их! Их не должно здесь быть!» Проблема в том, чтобы создать в районе такую экономическую среду, которая сделала бы более живительное использование земли прибыльным и логичным. Если такой среды нет — пусть, в конце концов, будут свалки утиля, это хоть какое-то использование земли. Ничто другое здесь успеха не добьётся — в том числе такие общественные способы использования территории, как парки и школьные дворы, которые терпят катастрофическое фиаско именно там, где экономическая среда слишком бедна для других способов использования, зависящих от притягательной силы округи, от её жизненной энергии. Короче говоря, проблема, символом которой являются свалки утиля, не решается ни боязнью разнообразия, ни его подавлением. Она решается созданием условий, катализирующих разнообразие возделыванием для него плодородной экономической почвы.

Есть и другая категория способов использования, которую градостроители и уполномоченные по зонированию считают вредной особенно если эти способы использования вкраплены в жилые территории. В эту категорию входят бары, театры, клиники, бизнес и производство. На самом деле она вредной не является; доводы в пользу того, что эти способы использования надо жёстко контролировать, основаны на опыте пригородов и унылых, подверженных внутренним опасностям «серых зон», а отнюдь не полнокровных городских районов.

Вкрапления в жилую среду иных способов использования приносят мало хорошего «серым зонам», а вред принести могут, потому что «серые зоны» не обеспечивают защиту от чужаков (как и защиту самих чужаков, кстати говоря). Но, опять-таки, эта проблема проистекает из слишком слабого разнообразия посреди доминирующей скуки и серости. В полнокровных городских районах, где вовсю цветёт разнообразие, эти способы использования никому не вредят. Более того, они необходимы — либо из-за своего прямого вклада в безопасность, в развитие публичных контактов и перекрёстного использования, либо как средство поддержки других видов разнообразия, приносящих названные прямые результаты.

За трудовыми способами использования людям мерещится очередное пугало — дымящие трубы и висящая в воздухе гарь. Разумеется, все это вещи вредные, но отсюда не следует, что интенсивное промышленное производство в больших городах (большей частью не имеющее таких скверных побочных эффектов) или другие трудовые способы использования должны быть сегрегированы от жилья. Вообще представление о том, будто с вонючими промышленными выбросами можно бороться зонированием и правилами землепользования, кажется мне нелепым. Воздух не признает никакого зонирования. Регулировать нужно сами выбросы.

В прошлом расхожим доводом градостроителей и уполномоченных по зонированию, когда речь заходила о землепользовании, была фабрика клея: «Хотели бы вы, чтобы у вас под боком работала фабрика клея?» Почему именно клея — не знаю; возможно, потому, что клей тогда означал лошадиные и рыбьи кости, и аргумент был рассчитан на то, чтобы утончённые люди содрогались и переставали думать. В своё время поблизости от нашего дома работала фабрика клея. Это было небольшое, симпатичное кирпичное здание, одно из самых чистых на вид в своём квартале.

Ныне фабрику клея заменили другим пугалом — моргом, который выставляют как самый яркий пример ужасов, пробирающихся в округу, где нет жёсткого контроля над способами использования территории. Между тем не похоже, что морги — или «похоронные залы», как мы их называем в Нью-Йорке, — кому-либо вредят. Судя по всему, в живых, диверсифицированных городских районах, в гуще жизни напоминание о смерти не производит такого тягостного впечатления, какое может производить на блеклых пригородных улицах. Забавно, что сторонники жёсткого контроля, так рьяно противящиеся допуску смерти в большой город, столь же рьяно противятся зарождению в нем жизни.

В Гринвич-Виллидже в одном из кварталов, который собственными силами постепенно повышает свою привлекательность, экономическую значимость и интерес к себе, не один год, помимо прочего, функционирует «похоронный зал». Плохо ли это? Это явно не отпугивает ни семьи, вкладывающие деньги в ремонт таунхаусов на той же улице, ни бизнесменов, инвестирующих средства в открытие и обновление здешних заведений, ни застройщика, который возводит здесь новый многоквартирный дом хорошего класса[43].

Странная идея, будто смерть должна быть незамечаемой и неупоминаемой частью городской жизни, обсуждалась в Бостоне столетие назад, когда благоустроители города предложили ликвидировать маленькие старые кладбища при центральных бостонских церквах. Один горожанин — Томас Бриджмен, чьё мнение возобладало, — сказал на это: «Если место захоронения оказывает какое-либо воздействие, то воздействие это лежит в русле добродетели и религии. <…> Его голос — вечный укор глупости и греху».