Смерть Иисуса

– Я добровольно признаюсь в проступке непонимания. Помимо тяги к сиротству многое из того, что связано с Давидом, мне невнятно. Для начала невнятно мне, почему ребенка, столь трудного для понимания, доверили опекуну со столь слабыми способностями к пониманию. Я говорю о себе, но позвольте сразу же добавить, что Инес сбита с толку не меньше моего. Давиду было бы лучше, останься он со своими природными родителями. Но у него нет природных родителей. У него есть только мы, уж какие есть ущербные: назначенные родители.

– Вы считаете, что его природные родители поняли бы его лучше?

– По крайней мере, они были б из той же материи, что и он, одной с ним крови. Мы с Инес – обычные люди, из самой своей глубины мы полагаемся на узы любви, тогда как одной любви, очевидно, недостаточно.

– То есть, будь вы с Давидом одной крови, вам бы оказалось проще понять, почему он хочет уйти из дома и жить среди сирот на восточном краю города, – вы это хотите сказать?

Арройо потешается над ним, что ли?

– Я полностью осознаю, – сухо отвечает он, Симон, – что требовать от ребенка взаимной любви к родителю несправедливо. Осознаю я и то, что для ребенка по мере его взросления лоно семьи может со временем показаться удушающим. Но Давиду десять лет. Для десятилетки желание покинуть дом необычно. Возраст и юный, и уязвимый. Мне не нравится доктор Фабриканте. Я ему не доверяю. Он нашептал Давиду на меня нечто такое, что я не могу заставить себя повторить. Я не считаю, что для нравственного развития ребенка это подходящий человек. Не считаю я, и что приютские дети станут Давиду хорошими товарищами. Я видел, как они играют в футбол. Они забияки. Они выигрывают, запугивая противника. Те, что помладше, обезьянничают со старших, и доктор Фабриканте никак их не одергивает.

– То есть вы не доверяете доктору Фабриканте и опасаетесь, что его сироты превратят Давида в забияку и дикаря. Но задумайтесь: а что, если произойдет обратное? Что, если Давид укротит дикарей Фабриканте, превратит их в образцовых граждан – обходительных, учтивых, послушных?

– Не смейтесь надо мной, Хуан Себастьян. Там пятнадцати- и шестнадцатилетние дети, мальчики и девочки, а может, и постарше. Не будут они слушаться десятилетку. Они будут им помыкать. Испортят его.

– Ну, вы знаете этот приют лучше, чем я, – сам-то я там ни разу не был. Похоже, тут мой предел полезности вам, Симон. Посоветовать могу только одно: сядьте с Давидом, обсудите обстоятельства, в которых оказались, не исключая и собственного положения – покинутого отца, преисполненного печали, растерянности, а возможно, и гнева.

Он встает, но Арройо останавливает его.

– Симон, позвольте мне сказать еще одно, последнее слово. У вашего сына есть чувство долга, обязательства, что для десятилетки необычно. Отчасти и это делает его исключительным. Его резон, почему он хочет жить в приюте, – не из романтического представления о сиротстве. В этом смысле вы заблуждаетесь. По некой причине – а возможно, без всякой причины – он чувствует себя в долгу перед сиротами Фабриканте, перед сиротами вообще, сиротами этого мира. Ну или во всяком случае он так говорит мне, и я ему верю.

– Он вам это говорит. Почему же он не говорит этого мне?

– Потому что, справедливо или нет, он считает, что вы не поймете. Не посочувствуете.

Глава 6

Приходит время ужина, а от Давида ни слуху ни духу. Он, Симон, собирается идти искать заблудшую овечку, но та вдруг появляется. Ботинки облеплены грязью, грязь на одежде, рубашка порвана.

– Что случилось? – спрашивает Инес. – Мы все изволновались.

– У меня велосипед сломался, – говорит мальчик. – Пришлось идти пешком.

– Прими ванну и надень пижаму, а я пока разогрею тебе ужин в духовке.

За ужином они пытаются вытянуть из него еще что-нибудь. Но мальчик жадно ест, отказывается говорить, а затем уходит к себе в комнату и захлопывает дверь.

– Что ему так испортило настроение? – вполголоса спрашивает он, Симон, у Инес.

Та пожимает плечами.

Наутро он заглядывает в сарай – осмотреть поломанный велосипед, но велосипеда там нет. Он стучит в дверь к Инес.

– Давидов велосипед пропал, – говорит он.

– Его одежда пахнет сигаретным дымом, – говорит Инес. – Ему десять лет, а он курит. Мне это все нисколько не нравится. Сейчас мне пора. Когда он проснется, я хочу, чтоб ты с ним побеседовал.

Он осторожно открывает дверь в комнату мальчика. Распластавшись на кровати, мальчик спит мертвым сном. В волосах запеклась глина, под ногтями грязь. Он, Симон, берет мальчика за плечи, легонько трясет его.

– Пора вставать, – шепчет он. Мальчик бормочет сквозь сон, отворачивается.

Он, Симон, обнюхивает брошенную в ванной одежду. Инес права: одежда смердит дымом.

Переваливает за десять, когда мальчик появляется из комнаты, трет глаза.

– Ты можешь объяснить, что вчера произошло? – спрашивает он, Симон. – Начни с того, где твой велосипед.

– Колесо погнулось, я не смог на нем ехать.

– Где велосипед?

– В приюте.