Смерть императора

– И мало с кем можно пообщаться. К западу живет какая-то склочная старая карга, которая похоронила всех своих сыновей и дочерей. Теперь эта мерзкая Ниоба[44] зла на весь свет и только и делает, что раскидывает свинцовые таблички с проклятиями на перекрестке. Мальчишки иногда нагребают целые горсти и приносят мне в обмен на пару медяков. К востоку от меня живет какой-то жирный вольноотпущенник. Ростовщик.

– И как его зовут? Эпиктетом?

– Нет, его кличут Помпонием. Днем он пропадает в городе, а ночью его притаскивают сюда в носилках, и он до утра истязает своих рабов – порой я слышу, как они кричат у него за оградой. Будь я римской гражданкой, подала бы на него жалобу – глядишь, поумерила бы эта жаба пыл в развлечениях.

– Но все же здесь здорово, – вздохнул завистливо Молчун.

– Да… и я почти свободна.

– А этот красавчик, что живет в доме? Тот, что щеголяет в греческом платье и носит короткую бородку на манер Адриана.

– Публий? Дальняя родня господина. Он размотал миллионное состояние, и его отправили сюда – с глаз долой. Парень в месяц выманивает у меня не меньше тысячи сестерциев – не знаю даже, как ему это удается… Зато есть кому сопроводить меня в город. Римский гражданин, даже если он без единого асса в кошельке, – все равно римский гражданин.

– Хочешь, я буду тебя сопровождать? У меня тоже есть римское гражданство. И еще меч…

– А, да, меч… – кивнула Арсиноя. – А как тот меч, что ты прячешь под туникой? Или это тоже орудие палача?

– Хочешь испробовать?

– Почему бы и нет? – Она медленно опустилась на ложе, вытянулась, поворачиваясь и одновременно приподнимая тунику.

Молчуна не надо было приглашать дважды.

* * *

Еще до рассвета выскользнув из постели, Молчун накинул тунику, надел калиги и выбрался из дома. Двигался он бесшумно. Приставил лесенку, перемахнул через ограду и бегом пустился через засаженную оливковыми деревьями полосу. Где-то забрехали собаки и смолкли. Добравшись до стены соседней усадьбы, он, пригибаясь, затрусил вдоль ограды, выискивая удобное место для одиночного «штурма». Нашел быстро. Часть кладки тут обвалилась, и камни так и остались лежать, служа своего рода ступенькой, а в самой кладке нашлось немало щербин – возможно, кто-то из рабов тайком уходил этой дорогой и возвращался назад. Молчун почти мгновенно взлетел наверх, распластался на стене и стал оглядывать двор. Светила луна – все видно было как на ладони. Большой и безобразный господский дом с многочисленными пристройками, маленький садик – с одной стороны от него склад да кладовые, с другой – какое-то странное здание с десятками комнат без окон – у каждой есть только дверь на общий двор. Почему-то на ум пришла гладиаторская школа. Но вряд ли в этом загоне держат гладиаторов – двор никак не походил на место тренировок. Скорее, сюда могли выводить для экзекуций. Молчун уже хотел спрыгнуть вниз, но одумался, потому что приметил, как, огибая странный флигель, идет по двору человек. В руках у него был фонарь – и он явно обходил территорию как караульный.

Разумеется, с этим одним Молчун легко бы справился, но тогда домашние поднимут тревогу, обнаружив одного из рабов убитым.

Так что с экспедицией во двор стоило подождать. Во всяком случае, Молчун выяснил, что во двор не спускают собак, – он слышал их лай, но, скорее всего, если здесь и держат злобных молосских псов, то только в клетках.

* * *

Сладкоежка оказался как раз таким, каким представлял его Секст, – сдобным, сладко улыбчивым. Вот только глаза – похожие на два свинцовых кругляшка – были по-змеиному злобными. Но приходившие к Сладкоежке видели только ямочки на щеках, улыбку, смотрели на пухлые пальцы, что щедро отсчитывали серебряные денарии, и верили, что можно за просто так взять тысячу сестерциев… А потом, когда дела наладятся, все легко удастся вернуть. Но дело в том, что Сладкоежке еще никто никогда не возвращал означенную тысячу…

– Вышел из легиона по ранению с почетной отставкой, а все отобрали медики за лечение… – повторил Секст жалостливую историю, подробности которой отточил, рассказывая свой вымысел Арсиное.

– О, времена! О, нравы! – закатил глаза к потолку своей лавчонки Сладкоежка. Крошечное помещение, узкое, разделенное на две неравные части деревянным прилавком. Позади хозяина на полках плотными рядами стояли банки с приправами к сладостям и медом. – Но ты ведь солдат – разве тебя не должны лечить бесплатно?

– В легионе! Но коли вышел в отставку – изволь платить этим жуликам. А они только и делали, что рассуждали о равновесии жидкости в моем теле. Все, что теперь у меня осталось, так это мои солдатские калиги да старая рабочая туника. Ко всему прочему на меня по дороге напали разбойники – но этим не повезло, я даже отнял у них пару медяков.

Рассказ был очень правдоподобен: после войны разбойников развелась тьма-тьмущая.

– А я слышал… – как бы между прочим заметил Сладкоежка, – что вчера ты побил троих людей Кабана.

– И весь выигрыш достался прекрасной Арсиное. А меня накормили обедом.

О том, что последовало за обедом, Молчун не стал уточнять.