Смерть империи. Американский посол о распаде СССР

То, как Коротич был назначен в «Огонек», показательно. Хотя Коротич и получил диплом врача, однако он, как до него и Антон Чехов, перебрался из медицины в литературу. Вначале писал стихи, на украинском чаще, чем на русском. Постепенно вовлекся в журналистику и в восьмидесятые годы стал редактором украинского молодежного журнала, выходившего в Киеве, родном городе Коротича.

Несколько дней спустя после Чернобыля Коротичу позвонили из Москвы, из Центрального Комитета партии. Такое было весьма необычно, поскольку журнал Коротича выходил в Киеве под эгидой Коммунистической партии Украины, а не московского Центра. Звонил старый знакомый, Александр Яковлев, только что обосновавшийся в кабинете на Старой площади.

Яковлев спросил, не согласится ли Коротич перебраться в Москву и стать главным редактором еженедельного журнала «Огонек». «Огонек» слыл журналом почтенным: старейший еженедельник на русском языке, выходивший без перерывов. В свое время он был очень популярен, в 30-е годы журнал, похоже, взял за образец американские «Лайф» и «Лук»: в нем помещались интересные для всех статьи, короткие рассказы, немного стихов и много иллюстраций. Однако в течение многих лет журналом заправляли две самые помпезные наемные пишущие клячи, каких только можно было сыскать во всей советской пропагандистской конюшне, и популярность его ушла на дно. Яковлев знал, что Коротич человек независимого ума и постарается, если представится возможность, сделать журнал более отвечающим подлинным интересам читающей публики.

Коротич уезжать из Киева не хотел и, увиливая, отвечал неопределенно, однако несколько дней спустя он получил вызов, игнорировать который не мог, Ему было предложено через два дня явиться в Москву к 11:00 на прием к Лигачеву.

Лигачев тогда отвечал за кадровые назначения, и у него в обычае было беседовать с кандидатами, прежде чем представлять их имена Политбюро для формального утверждения. Беседа с Коротичем была краткой и едва ли не таинственной: Лигачев упомянул, что Коротича проверили и получено подтверждение, что он не создал «личную мафию»; сие означало, что он, видимо, достаточно независим, чтобы не поддаваться постороннему влиянию, делая порученное дело. Когда Коротич вслух выразил сомнение, достанет ли ему здоровья, чтобы выдержать нагрузку, Лигачев уверил его, что заключения врачей на сей счет также были изучены и они убедительно свидетельствовали, что здоровье у Коротича крепкое. Было очевидно, что сотрудники Лигачева проверили все тщательно.

Завершив их краткую беседу, Лигачев препроводил Коротича на заседание Политбюро, представил его как лицо, отобранное редактировать «Огонек», и спросил, будут ли возражения против этого предложения. Возражений не последовало, и Лигачев, обратившись к Коротичу: «Прекрасно. На том и порешили», – указал на дверь.

Когда было решено, что средства массовой информации необходимо оживить, подход использовался традиционный: людей, руководивших ими, попросту заменяли. Однако, хотя процедура и оставалась традиционной, лица были доподлинно новыми. Александр Яковлев явно намеревался создать более независимую прессу. Он знал привлекаемых людей лучше, чем Лигачеве Горбачевым. И, как показала жизнь, новые редакторы восприняли реформу серьезнее, чем их партийные хозяева, однако к тому времени, когда последние заметили это, они были уже не в силах продолжать действовать по старинке.

Коротич был не единственным редактором, выдвинутым не из рядов пропагандистов, доведших советскую печать до упадка. В течение 1986 года были также назначены новые редакторы в еженедельники «Московские новости» и «Литературная газета», правительственную газету «Известия» и пользующиеся солидной репутацией журналы «Новый мир» и «Знамя».

Хотя я по-прежнему оставался в Вашингтоне, когда происходили все эти назначения, но все же следил за ними с интересом, поскольку знал большинство причастных к ним людей: некоторых лично, других по творчеству и отзывам. Я не мог с уверенностью сказать, на что они окажутся способны, однако все представлялись довольно независимыми личностями, потенциальными героями в борьбе с единомыслием и рутиной, которым прежде не давали развернуться и показать, на что они способны.

С Коротичем я познакомился в 70-х годах, когда он совершал поездку по Соединенным Штатам в составе группы советских писателей, Мне всегда казалось, что его характер точнее раскрывается в его стихах. (Я был, вероятно, единственным правительственным чиновником США, кто читал их.) Автор представал натурой чувствительной и честной в самой основе своей. Эти качества еще не делали Коротича непременно великолепным редактором, но они давали надежду, что он окажется смелее, отважнее своих предшественников, если решится действовать по совести.