Смерть империи. Американский посол о распаде СССР

Ничто во взглядах Лигачева удивления не вызывало, они были знакомы тем, кто пристально следил за советской политикой. Что поразило лично меня, так это то, что для выражения их он прибег к услугам иностранной газеты. В конце концов, одним из основных обвинений, выдвинутых им против Ельцина в 1988 и в 1989 годах, стало обращение того к зарубежным средствам массовой информации для критики происходившего в Советском Союзе. Чаще и чаще все стороны, втянутые во внутрипартийную борьбу, выносили свои доводы на суд общественности, как у себя дома, так и за границей. Я находил это явление положительным, шагом к открытости и политической зрелости. И уж несомненно оно являло собой разительный контраст с тем мраком секретности, какой традиционно покрывал политические битвы в советском руководстве.

Горбачев, готовясь к пленуму, на открытые обсуждения как на главное средство не уповал. На деле, он тщательно избегал раскрытия своих планов, Вместо этого он маневрировал, обеспечивая себе контроль над пленумом Центрального Комитета, несмотря на враждебность, с какой относилось к его политике все возраставшее число его участников.

Когда пленум начал работу, я почувствовал, что Горбачев все искусно срежиссировал. Пока политические слухи вращались вокруг оппозиции генсеку, он расставил на пути оппозиционеров кое-какие высокие психологические барьеры. Помимо всего прочего еще и объявил при открытии пленума, что стенограммы его заседаний будут публиковаться полностью. В своем дневнике я сделал такую запись:

«Ну и что прикажете теперь делать какому-нибудь секретарю обкома, который приехал в Москву снаряженным как на медвежью охоту и жаждущим в лоскуты истрепать текущую политику? Осознавшему (вдруг?): всякое слово, прозвучавшее с трибуны, появится назавтра в утренней газете.

Так что, молчок против перестройки и возвращайся домой да погляди, что делается. Или, так, на всякий случай… более предусмотрительный ход?

Что до общей стратегии Горбачева, то, полагаю, и она становится более очевидной. Сказанное им во вчерашней речи о необходимости изучить преимущества президентской системы дает основания полагать, что он на самом деле намерен подготовить для себя пост, власти и авторитета которого вполне хватит, чтобы можно было расстаться со своим партийным постом поближе к концу года, В любом случае, если партию ждет быстрый упадок, какая ему охота скакать верхом на ней в забвение?»

* * *

С тех самых пор, когда прямое противодействие Горбачеву проявило себя на партийной конференции 1988 года, московская фабрика слухов периодически извещала о неизбежном отречении Горбачева. Я считал эти возобновлявшиеся слухи искаженным отражением внутрипартийной борьбы и в целом не обращал на них внимания, поскольку верил, что Горбачев наглядно продемонстрировал способность держать в своих руках партийную машину. Тем не менее, когда московский корреспондент «Кэйбл ньюс нетуорк» (Си-Эн-Эн) сообщил о подобном слухе 30 января 1990 года, это вызвало резкое падение котировок акций на нью-йоркской фондовой бирже и привлекло к себе внимание всего мира.

О сообщении Си-Эн-Эн я ничего не знал, пока не вернулся в Спасо – Хауз с парадного ужина, устроенного американским издателем Малколмом Форбсом. Тот день был особенно насыщенным: из тех, что напоминают мне слова Вуди Аллена о том, что 90 процентов жизни тратится всего лишь на показуху.

Для посла «показуха», личное появление на приличествующих случаю событиях – солидная часть его работы, Порой она вызывает скуку, если церемонии сопровождаются бесконечными и бессодержательными речами, но чаше все же приносит удовольствие.

В тот день события доставляли удовольствие: в кремлевской звоннице открылась выставка ювелирных изделий (драгоценных пасхальных яиц) Фаберже из зарубежных коллекций. На моей памяти это была первая выставка, устроенная иностранцами, которой позволили расположиться внутри Кремля, и, как заметил я в телевизионном интервью с ее открытия, она стала знаком нового доверия, крепнущего между нашими народами.

Последовали прием и обед в честь Малколма Форбса и мэра Сан – Диего Морин О’Коннор, способствовавших организации выставки. Устраивал их новый министр культуры СССР, актер и театральный режиссер Николай Губенко, что дало мне возможность поговорить с ним о возможном приезде в Москву Мстислава Ростроповича и вашингтонского Национального симфонического оркестра.